Люди начали озираться, ища пострадавшего, а Мансур гремел:
— А вот сидит торговец из Самарканда, да какой — из знаменитого торгового дома. Он здесь, он с нами, он брат наш. Но… Юношей выехал он с мечом в руке на войну с армией повелителя правоверных, и одержал победу, и сам-то остался жив, и не получил ни царапины, — а в это время отряд воинов халифа подстерег на дороге караван, где были жена его с двумя детьми, мальчиком и девочкой, и еще много мирных, безоружных людей, — и убил зачем-то всех.
Я попытался поднять руки и закрыть ими лицо, вскочить на ноги и броситься вон — но ни руки, ни ноги не слушались. Я был на дне глубокой реки, и сквозь вязкую зеленую воду доносился скрипучий голос:
— Знаете ли вы, что с тех пор все, кто близок этому торговцу, боятся даже произносить при нем слово «дети»?
Пауза, длинная, гулкая пауза.
— Знаете ли вы, что все женщины его города и мечтать не смеют о том, чтобы он взял их в жены, — но он так до сих пор и не берет никого? И что нам делать теперь, как помочь его горю? Может ли смыть это горе моя слеза — слеза человека из семьи пророка?
Потрясенный, я не видел ничего, только длинное темное лицо Мансура и две дорожки его слез, которые струились к тощей оранжевой бороде и, не задерживаясь в ней, капали вниз.
— Что же нам всем теперь делать? — тихо повторил с трибуны Мансур, не глядя уже в мою сторону. И, еще тише — но так, что его было слышно во всех уголках масджида, почти прошептал: — А мы построим город. Мы построим лучший город на земле.
Повисла изумленная тишина, и я вдруг почувствовал, что могу дышать.
— Слушайте, о, слушайте, братья мои из Мерва! — вскричал вдруг Мансур пронзительным голосом, зазвеневшим под куполом. — Где-то же должно быть то место на земле, где правоверный сможет увидеть, что люди живут в спокойствии и праведности. Увидеть — и постараться сделать и свой город хоть немного похожим. Где-то же должно быть вместилище мира и спокойствия, и именно этими словами назовем мы свой город. Нет, мы не вернем к жизни безвинно погибших. Но наш город будет искуплением нашим, искуплением вины предков наших за бесцельно улетевшие в небеса души.
— Каким же он будет? — вдруг очень тихо спросил Мансур. — Я вижу его так, будто стою у мощных его стен. Он будет круглым, потому что лучшие города, которые я видел, круглые. Это города Ирана. Потому что кругл Файрузабад. Потому что кругл был прекрасный город на Тигре, которого больше нет, — ваша столица, собратья мои. Потому что никто не умеет строить прекрасные города так, как вы, люди Ирана.
Я понял, что с этого момента иранцы полностью и окончательно покорились Мансуру. И я, сидевший среди них, чуть вытянул шею, чтобы посмотреть на последнюю слезу, остающуюся еще на кончике его бороды. Увидел ее и вздохнул еще и еще раз.
— В центре его будет храм истинной веры и зеленый купол дворца, — продолжал оратор. — Четверо ворот будут вести в остальные города нашего мира — и те, что на северо-западе, будут стоять у начала дороги в славный Мерв. По гладкой спине реки в наш город будут приходить корабли со всего мира. Там будут рынки и храмы, бани и лавки торговцев книгами, в которых содержится мудрость. Там будут золотые ворота, облицованные мрамором. Там будут жить люди всех племен и народов, поклоняющиеся тому пророку, которому хотят. И не будет между ними вражды и злобы. Потому что говорит священная книга — о, люди! Вы созданы от одной пары, от одного мужчины и одной женщины, и вас сделали народами и племенами для того, чтобы вы знали друг друга, а не для того, чтобы друг друга презирали. И когда мы построим свой город, мы откроем эру праведности. Ей не будет конца. И город, наш общий город, будет стоять вечно.
Неловко повернувшись, счетовод дома Аббаса вытянул из-под широких одежд босую ногу в сандалии и начал осторожно спускаться с возвышения.
Повисла изумленная тишина. И только когда все окончательно поняли, что прекрасная сказка кончилась, ахая, переговариваясь и улыбаясь, начали расходиться правоверные города Мерва из тьмы масджида в зной летнего дня.
А я все не мог подняться на ноги.
Не ощущая ничего — то есть совершенно ничего, — смотрел я на высеченное в голой стене, обращенной к далекому городу пророка, пустое углубление со стрельчатой аркой, откуда бог незримо наблюдал за мной.
Далее же моя жизнь начала превращаться в какое-то мелькание сцен, обрывков, эпизодов — все быстрее и быстрее. В какой-то момент мне начало казаться, что я во сне, я бегу на месте, ноги вязнут в глине, при этом все окружающие уже понимают, что со мной происходит нечто странное, — а я еще нет.
Так я и запомнил эти несколько недель до неожиданной развязки — в виде череды сцен, нарезанных кусками.
Вот Юкук заставляет разленившихся чакиров — числом уже семь, появились Ванаспар и Мухаммед, — выстроиться у лестницы, ведущей ко мне на второй этаж. И произносит краткую речь, опираясь на длинную, сучковатую палку:
— Так, все внимательно слушают! Началась серьезная жизнь. К нашему господину будем обращаться «начальник» — сердар. Или, сокращенно, сер. Я разобью вас по сменам. Одни охраняют господина. Другие, кто не спит после ночной смены, занимаются со мной искусством боя. Человек вот с такой палкой может сделать с полностью вооруженным воином больше, чем неуч с мечом. Еще — выезд коней. Конный строй. У всех уже есть на чем ездить? Отлично. Теперь: неповиновение приказу карается изгнанием из чакиров. Если так решит сердар.
Тут произошло вот что: Юкук замолчал и замер на месте — прямой, как палка, на которую он опирался, с выставленным вперед подбородком, украшенным сероватой щетиной.
Молчали и остальные.
Я поднял глаза — они все смотрели на меня. И ждали.
Я начал сердиться — не люблю, когда меня заставляют делать что-то, к чему я не готов.
— Я лечил вас и буду лечить снова, если это потребуется, — выговорил, наконец, я, и сразу понял, что начало речи не лучшее. — Но это — отдельный вопрос. Потому что целитель лечит не затем, чтобы что-то получить от пациентов…
Тут я запнулся, наклонил голову и уперся взглядом в носки собственных сапог, ненавидя каждый миг происходящего.
— Те деньги, которые вы от меня получаете, — это просто деньги. Потому что люди не могут не есть, — продолжил я, чувствуя, что все еще несу несвязный бред. Чакиры же всерьез заинтересовались — зачем тогда они мне все-таки служат.
— Теперь о главном. Каждому из вас я сказал когда-то: «я хочу, чтобы ты жил». Могу повторить это и сегодня. И добавить: мне нужно, чтобы вы мне служили потому что сам хочу жить и вернуться домой. В Самарканд. Вместе с вами. Но сначала — сделать то, для чего я сюда приехал. Это может быть опасно. А после этого — домой. Туда, где для всех нас найдется дело, где будет нормальная жизнь. Это я вам обещаю — и все вы знаете, кто я и чего стоит мое слово. А чтобы все получилось, нужно держаться вместе и не терять голову. Вы все бывшие солдаты, мне неважно, чьей армии. Вы должны лучше меня знать, что означают эти слова.