Так, не очень-то торжественно, я закончил свою первую в жизни речь перед строем воинов (что мне, повторю еще раз, не доставило никакого удовольствия) и обвел их все еще сердитым взглядом.
Мне показалось, что речь, да и мой строгий вид, им понравились.
Эпизод следующий. Юкук докладывает о результатах своих долгих и терпеливых разговоров в больнице:
— Сер, там происходит много интересного. Вы лечите некоего Омара из Согда. Он и еще один его друг — Михраман — очень странно себя ведут. А ведь это те, которых вы хотите взять к себе в чакиры. Надо разобраться. Если коротко, то с ними говорят какие-то другие люди. Приходят, как я, и ведут разговоры. Говорят, как я понял, о боге, о том, что смерть можно победить. О демоне и ангеле, которые стоят справа и слева от них. И так далее. У обоих ваших будущих чакиров, когда они об этом упоминают, странные глаза. Мечтательные. В общем, мне это не нравится. Ведь где-то же находят людей, из которых делают потом этих самых убийц? А почему не в больнице, где несчастные находятся рядом со смертью и о многом успевают передумать? И против кого этих двоих хотели направить — а если как раз против вас? Да, а о женщине — разговоров много, даже чересчур, но все пока что пересказывают то, что слышали от других. И что я и так уже знаю. Продолжаю работать.
А дальше была история с броней.
— Угадайте, дорогой Маниах, что за подарок я вам привез, — встретил меня Бармак, к которому я пришел на очередной — и для него разочаровываюше краткий — доклад. — Подскажу, как угадывать: чем знаменито мое балхское царство?
— Верблюдами, конечно, — без размышлений отозвался я. — И это очень простая загадка, потому что у вас что-то тесно сегодня во дворе, да и за воротами. Что за скопище этих самых верблюдов? Да от них не продохнуть.
— Да, да, прежде всего мы славимся верблюдами, — заулыбался он. — А еще? Такое же известное, как верблюды? Не можете вспомнить — не надо, потому что вот же оно.
И он повел меня к ближайшей двугорбой горе, противно улыбавшейся и шевелившей толстыми губами.
Тут двое молчаливых детин-охранников начали, пыхтя, сгружать с клокастого бежевого бока какой-то невероятно тяжелый тюк. Вот они развернули его — и я увидел у своих ног металлическое озеро, по которому шла чешуйчатая рябь. А дальше из тюка на свет показались длинные, чуть изогнутые предметы, похожие на кривые палки.
— Броня, конечно, — сказал я. — Балхские кольчуги. Знаменитые на весь мир. Да еще и мечи…
Тут до меня дошел смысл происходящего.
— Подарок? Бармак, вы решили подарить мне настоящую балхскую кольчугу?
— И вашим чакирам тоже, — развел он руками. — И мечи, конечно. И еще пару прочих увесистых подарков каждому из вас. Всякие там, знаете ли, шлемы… Вы же понимаете — я не мог не похвастаться славой Балха. Забирайте, это все ваше.
И он обвел рукой караван, не вмещавшийся во двор.
Что происходит? Передо мной была целая гора железа, мечта любого воина. Стоившая, кстати, куда больше, чем та сумма, которую вручил мне Бармак при нашей первой встрече.
— Бармак, я не понимаю… У меня должно быть всего десять чакиров, и то двух последних никак не можем набрать… А здесь целый караван.
— Ах, да, тут со мной произошла маленькая неприятность, — сокрушенно отозвался он, и его белая бородка задорно приподнялась и заходила из стороны в сторону. — Я же знаю, что их должно быть десять — и вы одиннадцатый. Но вы ведь изучали индийский счет? Тот, где десять штук чего-то записывается с помощью единицы и вот этой дырки, обозначающей «ничто»?
— Естественно, я им интересовался. И у нас в торговом доме многие уже умеют им пользоваться, — растерянно отозвался я, пытаясь спрятаться от жары куда-нибудь под дерево.
— Да-да. А я, видимо, стар для такой науки, хотя и преподаю ее известному вам весьма молодому человеку. Представьте: задумался, отвлекся, и вот — такая незадача: написал это самое «ничто» лишний раз. А получилось вовсе не дважды «ничто», а в десять раз больше, чем следовало. И вот печальный результат… — он поводил пухлой ладонью в направлении стонущего от груза верблюжьего стада. — Ничего, миленький вы мой. Сейчас я к вам велю отправить сколько нужно, а все остальное тут полежит где-нибудь в тенечке — дом у нас немаленький. Оно все равно — ваше, вот как понадобится — так сразу же. Не отправлять же наших знаменитых верблюдов обратно с таким грузом!
И сокрушенно улыбаясь и качая седой бородкой, он тронулся в глубь двора отдавать приказы.
Я мог бы тогда задуматься — что же происходит?
Но думал только о том, как я ненавижу этот серый, отблескивающий на солнце цвет — цвет пустынной гадюки, цвет войны и бессмысленной смерти.
А вот для Юкука то был цвет радости. Без малейшего усилия разворачивая кольчуги, один за другим взвешивая на руке мечи, он собрал семерых чакиров в кружок, и пошли завлекательные разговоры: о стали из Байламани где-то южнее Кашмира, хинди — меч из которой может стоить до пятидесяти динаров; о длинных мечах ханафи, которые волочатся по земле — даже если рукоятка их торчит из-за левого плеча; о том, могут ли большие иранские луки бить на пятьсот шагов и о других полезных и интересных предметах. Я не мешал.
А потом пришло письмо от брата.
Я должен был бы, прочитав его, обрадоваться без меры, мне следовало прошептать в пустоту: ты сдался, Аспанак. Но вместо этого я лихорадочно всматривался в краткие и сухие строки поэта, признававшего свое поражение, — и пытался понять, что же его слова означают.
Угрюмый сад, что все обходят стороной,
Где след теряется за пыльною стеной,
Ищи, и истина себя откроет.
Несчастный Сафизандж, где смертный вой
И ныне стелется над горькою землей,
Найди там тех, кто помнит все, — на это сил жалеть
не стоит.
Вот два названия, звучащие серебряной трубой
Для преступивших смерть, для ищущих покой,
Они в последний миг их успокоят.
«Смертный вой» — это было бы неплохо, если бы не было так грустно. А вот слово «ищи», как мне кажется, вообще испортит любой стих — то ли дело «искать».
И все-таки, как это можно понять?
— А, он зашифровал это стихами, — равнодушно кивнул Юкук, поэзией явно не интересовавшийся. — Хорошо… Это уже кое-что. Несчастный Сафизандж — это понятно. Нет, сер, это вовсе не о том, что именно в этой деревне собирал свою первую армию Абу Муслим. Тогда никакого смертного воя не было. Несчастным Сафизандж стал позже. Там был бой. Позже, когда здесь началась настоящая бойня между своими… и там действительно пара холмов — довольно горькое место. Хорошо политое кровью. И, похоже, в стихе намек, что разбираться в этой истории будет нелегко. Так, теперь сад. Вот только, кажется, тот, кто вам пишет, не знает, где сад расположен. Лишь слышал о нем. Его нам предлагают искать. Но картина ясная. Это сад с плохой репутацией, которого в окрестных местах боятся. Уже кое-что. Не десять же их здесь, таких? Со стеной непонятно — след за ней теряется, ну и что? Допустим, наши люди дошли до стены, а вот когда через нее перебрались — тут уже все. Возможно, не вернулись. Что-то я не помню даже намека на подобное, когда тут работа еще шла нормально. Есть название. «Преступившие смерть». Для них этот сад и эта горькая земля — успокоение перед концом. Непонятно. Зато — помните мои разговоры в больнице? То же самое название. Преступившие смерть. Да мы же их и видели с вами, этих людей с ножами. И то, что с ними в последний момент происходит. Вот, значит, что у них называется — «преступить смерть». Отлично. С этим можно работать.