И тут далеко справа я увидел какое-то движение — практически в тылу у переправившихся на наш берег отрядов, вдоль самой кромки реки, поднималась пыль, к переправе неумолимо приближалась какая-то масса людей, не очень большая. У самой переправы закипела свалка. Прошло некоторое время, и я не поверил своим глазам: на том берегу воины Марвана — такой же небольшой отряд — отбиваясь от товарищей, делали что-то с мостом.
Что произошло, я тогда так и не понял, узнав правду из солдатских рассказов гораздо позже. А было так: пока рейд-группа рубила канаты, соединявшие мост с нашим берегом, отряд халифских паникеров за рекой зачем-то делал с мостом то же самое с той стороны. Испугались прорыва конницы Абдаллаха на поле, забитом неподвижно стоящими войсками? Кто знает.
Мягко, без звука, перекинутая через реку дорога из солдат и коней чуть отклонилась, она указывала уже не прямо мне в грудь, а куда-то на левое плечо. А потом вся эта железная полоса косо двинулась влево по течению.
С нее в воду падали люди. Я к этому времени уже хорошо знал, что происходит с солдатом в полном вооружении, падающим в воду, как он пытается развязать намокшие кожаные шнурки от тяжелой брони. И я отвернулся.
Солнце вдруг выглянуло из-за облаков — когда оно успело подняться так высоко, ведь вроде бы только что был рассвет? — подумалось мне.
И мир стал другим, четким, красочным.
Поле боя по нашу сторону реки изменилось. Маленькая фигурка Абдаллаха все так же неподвижно сидела столбиком на своем ковре, но «сердце» его армии начало выгибаться дугой вперед. Волна пеших солдат с натугой переваливала через какие-то странные холмы, выросшие перед прежней стеной копий — и я вдруг с ужасом представил, как эти холмы дергаются и кричат под солдатскими ногами, как скользят ноги в крови.
Изменилось что-то и у отрезанной от дальнего берега армии Марвана на нашей стороне. Она заново выстраивала ряды. Вот она снова начала двигаться вперед — вся разом. И у той конницы, которая до сего момента неподвижно стояла прямо перед моим согдийским отрядом, под ногами как будто вскипела земля.
Я, не поворачиваясь, сделал несколько раз жест рукой, как будто взвешивал на ней большую тяжесть. Но мои согдийцы и так поднимались в седла.
Крыло армии Марвана, однако, пошло не на меня. Оно двинулось наискосок, правее — туда, где наш центр вспучился вперед, превратив общий строй армии в полумесяц. Вот наше «сердце» продвинулось на моих глазах еще вперед, окончательно оторвавшись от моего левого фланга. В раздвигавшийся стык между этим флангом и центром и был направлен удар конного клина.
Я различал уже лица воинов, густой лавой двигавшихся слева направо, — темные большие глаза, черные усы, короткие бородки: незнакомый, странный народ. Это — мои враги? Это они разве четыре десятилетия убивали мой Согд, везли оттуда тысячи вьюков денег и товаров, гнали толпы рабов? А если не они, то пусть скачут вдоль моего строя как можно дальше.
И тут в голове тревожно забилась мысль: ты думал, что наблюдаешь за рыночным спектаклем? Так вот, это удовольствие для тебя закончено. И начинается что-то другое.
С грохотом шла конная лава вдоль моих рядов. Я сидел в седле и не шевелился.
Потом медленно обернулся.
Сотни глаз были устремлены на меня, и ближе всех серые скорбные глаза Юкука. Бежать было некуда.
Я медленно поднял руку вверх.
И проговорил одними губами:
— Атаковать.
Но это слово услышали все, железной стеной стоявшие сзади меня.
Моя рука опустилась. Я повернулся лицом к коннице Марвана и, так и не вытащив из ножен бесполезный меч, медленно двинул коня вперед. «Это происходит не со мной», — сказал кто-то в моей голове.
Дальше было несколько безумно длинных мгновений. Медленно поднималась и опускалась подо мной земля, в пыли мелькали бока лошадей и развевающиеся одежды самаркандцев.
Первым погиб Авлад — на полном скаку налетел и упал прямо на воина марванской конницы, сполз тяжелой грудой вниз по боку его коня. А дальше конные фигуры скрыли его от меня. Но я знал, что шелком он уже торговать не будет никогда.
И Нанивандак тоже упал с коня, чью шею он до этого долго и судорожно обнимал, зарываясь лицом в гриву.
И Мухаммед, с залитым кровью лицом, обрушился вниз, так никогда в жизни и не увидев Мекку.
А за ним Муслим, и еще Кеван, так и не научившийся работать мечом.
Потом… в бешено крутящейся вокруг меня толпе всадников больше не оказалось темноглазых иноземцев — только наши в круглых шлемах. Они устало собирались к знамени с ястребом, которое у меня за спиной держал совсем незнакомый мне всадник. В гонг бить было некому, да и не было нигде никакого гонга. Только невредимый Юкук с каменным лицом сидел в седле и молча смотрел на меня.
«Это победа? — хотел крикнуть я. — Мне не нужна такая победа. Верните мне моих друзей и братьев».
Но некому было отвечать.
Пыль оседала. Мы стояли совсем близко к берегу, поле вокруг нас было полным хаосом — всадники скорее бессмысленно носились туда и сюда, чем дрались с другом. Расплывчатая черная масса в центре нашего строя начала как будто подрастать вверх — «сердце» Абдаллаха поднималось в седла. Серые пятна людей Марвана перемещались по полю по большей части в стороны, вдоль реки.
Один такой отряд стоял совсем близко от меня.
Пытаясь проснуться от страшного сна, я потряс головой и махнул тем, кто был рядом: чуть повыше на холмик, чтобы под ястребом могли бы собраться все.
И тут меня как будто ударили сзади кулаком в затянутое кольчугой правое плечо. Я попытался раздраженно пожать этим плечом — и обнаружил, что не могу этого сделать, кто-то держит плечо, а заодно и руку.
«Солнце опять заходит за тучу — мир становится серым», — подумалось мне. Я опустил глаза, рассматривая блестящее, красноватого цвета острие, торчавшее у меня откуда-то из подмышки, и некоторое время вяло поразмышлял над тем, как бы смахнуть его левой рукой, если уж правая почему-то не слушается.
Сзади раздался крик — ко мне с вытянутой вперед пятерней, с открытым ртом несся Юкук. Потом над его плечами возникло оперение криво торчащей стрелы, и Юкук начал клониться лицом к конской шее.
«Вот и все», — подумал я.
Мир заполнился грохотом, в котором различались басовые шлепки тетив тюркских луков. Сплошная стена тюркской конницы сметала все на своем пути, рассеивая в стороны последних сопротивлявшихся.
Солнце погасло.
Муха противно щекотала мне нос; я попытался двинуть головой и отогнать ее, голова, однако, безвольно отклонилась влево.
И тогда вместо низко свисающей серой ткани шатра я увидел ряды недвижно лежавших или шевелившихся людей, и совсем рядом со мной — сидевшую, скрестив ноги, девушку с глупым лицом, которая в левой руке держала миску, в правой — кусочек хлеба. Она окунала его в миску и пыталась затем всунуть в рот какому-то неопрятному старику с ввалившимися щеками.