Но Абдаллах зря недооценивал своего племянника. Потому что тот совершал хадж вместе с единственным человеком, который не боялся Абдаллаха.
И звали того человека Абу Муслим.
Мало на этом свете людей, которые представляют, что чувствовал в те моменты хорасанский барс. Страх? Вину? Надежду, что теперь он искупит то, о чем знал только Мансур — и еще очень немногие?
Абу Муслим все-таки согласился на уговоры Мансура. И таким образом оставил Абдаллаха без армии, потому что армия эта была в основном хорасанской.
Так развалилось войско Абдаллаха, так ушли от него хорасанские солдаты обратно к своему любимцу.
Правда, оставались еще подходившие в лагерь сирийцы. И тут хорасанский барс сказал еще одно слово — что едет в Сирию, где будет теперь наместником.
Тут уже сирийцы побежали домой, потому что они не хотели, чтобы хорасанцы Абу Муслима разграбили их дома, пока они сидят и ждут неизвестно чего вокруг шатра загрустившего бородача.
И тому осталось лишь бежать к своему брату Сулейману в Басру, туда, где на юге кончалась земля. Бежать — и ждать конца.
Конец победителя при Забе оказался не таким уж жутким — всего-то быстрое удушение. Рабыню его, которая лежала с ним в эту ночь, удушили также. А потом их положили рядом и сплели им руки, потому что палачам Мансура было жаль их.
И дальше на два тела обрушили дом, чтобы гробницей их стали развалины.
А Абу Муслим уехал в Хорасан и зарекся выезжать из старой крепости Мерва.
И совсем уже потом, в далеком краю, где вместо улиц — реки и каналы, где увешанные лианами деревья толще домов, где за стеной дождя не видно даже деревьев за окном, предстояло мне узнать от иранских мореходов, что и Абу Муслим получил, наконец, свое.
Долго слал к нему курьеров повелитель правоверных, уверяя в своей дружбе. Долго — и бесполезно.
Но все же выманил его из крепости, и они встретились — в шатре халифа, в лагере возле Румийи, окруженные кольцом хорасанских воинов. Последнее не радовало Мансура, но трусом Мансур не был, а нож, почти дотянувшийся до груди смуглого мальчика, он все равно не забыл бы никогда.
Будь осторожен, сказал повелителю Абу Айюб аль-Мурьяни, секретарь Мансура: если ты коснешься хоть волоска на его голове, то тебе придется после этого убивать снова и снова.
И тогда в первый день их свидания Мансур обласкал своего полководца и отправил его помыться и отдохнуть. После чего долго ругал Абу Айюба за осторожность.
И позвал самых доверенных из своих гвардейцев. «Все ли ты сделаешь, что я прикажу?» — спросил Мансур лучшего из них. «Все», — отвечал тот. «Ты убьешь Абу Муслима?» — и офицер надолго замолчал, глядя в землю. «В чем дело, почему не отвечаешь?» — негромко сказал повелитель правоверных. И гвардеец, наконец, ответил тихим голосом, что да, он сделает и это.
Халиф тогда послал Абу Айюба в лагерь, к солдатам, разведать их настроения. Абу Муслим же, как оказалось, большую часть своего последнего утра навещал друга, Ису ибн Муса, родственника халифа. Иса решил затем помыться, прежде чем пойти к халифу. И Абу Муслим вошел в шатер один.
А дальнейшее… оно известно в основном из рассказа Мансура трясущемуся Абу Айюбу. Вплоть до того, что Абу Муслим ползал на ковре перед халифом и пытался поймать и поцеловать его руку. А Мансур все перечислял его грехи. И тут по хлопку ладоней халифа ворвались гвардейцы, обрушили на полководца град ударов, перерезали ему горло, завернули тело в ковер и оставили в углу палатки, поскольку неясно было, куда теперь это тело девать. Ведь кольцо хорасанцев вокруг палатки никуда не исчезло.
Тут пришел, наконец, чисто вымытый Иса и спросил: где же Абу Муслим? «Вон там завернут», — отвечал Мансур.
И Иса в ужасе пробормотал: «Мы пришли от Бога и вернемся к нему».
А потом, поворачиваясь к Мансуру: «Повелитель правоверных, это первый день твоего правления».
Но история на этом не кончилась. Солдатам лагеря сообщили, что полководец их, любезный друг Мансура, теперь будет жить у халифа в шатре. И гвардейцы начали добавлять к этому шатру новую секцию, понесли туда новые ковры. Вынесли старые, в том числе и один, скатанный в толстую трубку. Тело мервского барса тихо столкнули в Тигр, так что и могилы его нет нигде, как нет могилы Марвана, последнего из Омейядов.
На следующий же день Мансур послал великолепные подарки командирам Абу Муслима, и постепенно большая часть их поклонилась халифу. Но многие сказали: мы продали нашего хозяина за какие-то игрушки из серебра. И покинули лагерь.
«Его зовут Мансуром — то есть победителем, потому что он с раздражающим постоянством выигрывает в каких угодно играх», — снова прозвучал в моей голове голос старого Бармака.
Но конечно, все эти торжественные речи и долгие подробности были придуманы уже потом придворными поэтами, а в жизни все было как всегда — без звеняших поэзией слов, быстро, тупо, с криками, сопением и пыхтением, глухим хрустом ударов.
Так или иначе, сегодня мне кажется, что уже тогда, среди умирающих солдат на берегу Заба, я знал заранее все, что произойдет.
И еще я знал, что мне пора было выбираться отсюда и ехать домой.
Но прежде чем трогаться в путь, следовало поставить точку в одной истории.
— Юкук, — сказал я тихим летним вечером сидевшему рядом со мной, уже подстриженному и больше похожему на человека, моему спасителю и неизменному помощнику. С которым мы, уж не помню когда, перешли на «ты».
И он, что интересно, мгновенно все понял, хотя в голосе у меня, вроде бы, не звучало никаких эмоций. Он просто вздохнул — долгим, отрешенным вздохом.
— Я тут подумал, — продолжал я, — что сейчас наилучшее время, чтобы поговорить. Потому что прирезать друг друга у нас сил не хватит. Зато хватит их на то, чтобы — если мы так решим, — обоим просто встать и тронуться в путь в разные стороны, и забыть друг о друге. Ноги у нас еще подгибаются, но уже ходят. Правильно?
Последовала долгая пауза.
— Когда вы начали догадываться? — спросил он, наконец, голосом, который теперь уже навсегда остался сорванным и сиплым.
— Слоны, — коротко ответил я. — Ну, тот заброшенный загон для боевых слонов.
Юкук молчал.
— Это был чуть ли не единственный случай, когда ты на моих глазах проявил настоящие чувства, — пояснил я. — До того, да и после — в битвах, в драках — почти ничего: просто удивительно, человек из железа. А тут… даже не слоны, а тени умерших слонов, тени имперского величия и мощи… Я тогда подумал: что же это за человек, для которого эти тени так много значат? И вообще, что он за человек, что для него важно, а что не очень? И мысли пошли дальше, дальше…
Губы Юкука начали раздвигаться в улыбке, обтягивая почти беззубый рот. Он тихо покивал склоненной седой головой, продолжая молчать.
— А потом я всего-навсего написал в Самарканд, — добавил я. — Раньше, как ты помнишь, Юкуку оттуда передали привет, и я тогда успокоился. Но тут, после посещения слоновьего загона, я решил проверить все еще раз и задал в письме вопрос: как этот человек выглядит? И ответ был вполне ясным. Человек по имени «Сова» имел совсем другую внешность. Он был невысоким и толстеньким.