Нет на этом свете ничего прекраснее дороги, единственный мой друг, — она лечит все раны, она успокаивает сердца, она несет и жизнь, и смерть, и вечность.
Стоит ли говорить, что на самом деле речь моя на эту тему получилась совсем другой, жалкой и бессвязной. Я зачем-то начал говорить о сотнях людей, которые работают на меня в империи (Ян округлила глаза), о том, какие сигналы надо подать, чтобы эти люди подготовили несколько вариантов плана побега. Что-то о тысячах пещер Шачжоу, с их свитками, монахами и летящими по стенам и потолкам небесными девами, архатами и бодисатвами. Наконец, я запнулся и замолчал в смущении.
— Начать жизнь сначала? — тихо сказала Ян, глядя куда-то мимо меня. — Увидеть чудеса Запада? Да, да. А ведь это было бы возможно — если… И я благодарю тебя. Но ты забыл об одном человеке. Об императоре Поднебесной. А знаешь ты, что с ним станет, если я скроюсь?
Наверное, мое изумление было настолько искренним, что Ян вдруг расхохоталась.
— Ты не понимаешь, конечно же, не понимаешь, — покачала она головой. — Если бы ты мог его видеть… Этот человек был бы удивительным, даже если бы оставался просто принцем. Или просто поэтом в горах. Но я еще раз благодарю тебя.
И тут в дверь раздался резкий стук, и туда просунулось лицо Лю с округлившимися глазами.
За ней стоял мой охранник, и два выставленных и чуть раздвинутых пальца на его опущенной левой руке означали: опасности нет, но у нас очень необычные гости.
Завернувшись в теплые меха, я вышел во двор, где уже стояли и ждали моих сигналов другие охранники.
Если бы в ворота начали ломиться солдаты, то дополнительных сигналов не потребовалось бы — меня уже тащили бы под руки в заднюю часть сада, водружали на коня и выпроваживали вон из дома. Более того, о приближении солдат, или судебных приставов, или любых других вооруженных людей даже к воротам квартала мне было бы известно заранее.
Но солдат во дворе не было. Там под мокрым снегом горбились четыре конные мужские — но никак не военные, — фигуры под тяжелыми зонтами, и из-под лакированных бамбуковых спиц вылетали в свет ламп белые облачка пара.
И такие же облачка, очень слабые, иногда появлялись в окне странно большого, угрюмого экипажа, стоявшего посреди двора.
Я медленно, с оглядкой на мою пододвинувшуюся охрану подошел поближе.
Человек, видневшийся в окне, меня поразил. И громадной меховой накидкой, и торчавшей из этой груды мехов очень странной головой на тощей шее.
На щеках и подбородке этой головы не было ни одного волоска. Казалось, что вылезли они от старости — потому что человек в мехах был стар, очень стар. Углы ввалившегося рта его — видимо, полностью лишенного зубов — были опущены вниз. Он был похож на облезлую обезьяну, настолько старую, что ей уже неинтересно ни на что смотреть.
Все шестеро — то есть всадники эскорта, старик в экипаже и кучер, — почти не шевелились среди вяло опускавшихся на них снежинок.
— Позвольте предложить вам горячего вина у жаровни с углями, уважаемый, — сказал я. — Это очень сырой вечер для поездок по городу.
Старая обезьяна перевела на меня взгляд, на мгновение ставший очень внимательным, а потом ее глаза в припухлых складках кожи снова устремились поверх моей головы. Туда, где Ян, переставляя по смешанному со снегом песку ноги на высоких деревянных колодках, под зонтиком (который Лю держала над ее тщательно уложенной прической) почти бежала к окошку экипажа. Вот она склонилась к нему; я попытался увидеть на ее лице хоть какие-то признаки смысла происходящего; и увидел обращенную к старику теплую и чуть лукавую улыбку, от которой несколько успокоился.
Если бы я не видел раза два Светлого императора издалека и если бы я не прожил в империи уже немало лет, — и не знал бы, что может, а чего никак не может делать ее властитель, — то у меня могла бы появиться безумная мысль: это он сам появился в моем дворе, оставив горячие источники ради удовольствия устроить возлюбленной гневную сцену, а меня отдать палачам.
«Есть ли у драгоценной наложницы Ян отец?» — такова была моя вторая мысль, пока я наблюдал за этой парой.
Но наблюдать долго мне не пришлось. Ян повернула ко мне вдруг окаменевшее лицо и сказала чуть подрагивающим голосом:
— Господин лекарь, я сообщу вам, смогу ли появиться у вас на той неделе в назначенное время. Боюсь, что возможны сложности.
Странный старик протянул ей руку и почти втащил первую даму империи в свой экипаж — впрочем, она еще успела пошептаться с Лю. Старик нетерпеливо мотнул головой, и, оставляя в заснеженном песке темные полосы, экипаж покатил к выходу, а угрюмые конные фигуры под поблескивавшими в свете фонарей буро-желтыми зонтиками молча развернулись и тронулись за ним.
Лю с зонтом, сгорбленная, очевидно потрясенная, осталась стоять посреди двора. На нее, видимо, оставили задачу вернуть во дворец лошадей и сопровождавших, — хотя не эта мысль заполняла сейчас мою голову.
Мысль была совсем другая: мой невидимый враг не успокоился, и, хотя первый удар был отведен бесстрашной Ян от моей головы, не следовало думать, что этот удар последний.
Более того, похоже, что на этот раз пришелся он не по мне, а по ней, женщине, подарившей мне жизнь. А мне оставалось — поскольку по какой-то странной причине меня все еще никто не тронул, — не ждать, когда с ней произойдут неприятности, а… да, да, все-таки снова бежать из дома и из тихо заметаемой снегом притихшей столицы. Потому что если не можешь помочь, то лучше исчезни.
Я молча повернулся в сторону Лю, смотревшей в землю. Зонтик ее отклонился в сторону, и снежинки падали на черные полоски волос среди шпилек.
— Это был Гао Лиши, — ответила она на мой молчаливый вопрос. — Евнух Гао. Самый могущественный человек в империи, потому что премьеров государь менял не раз, а вот Гао с ним не расстается уже полвека… Небо, но я вообще не помню такого, чтобы он приезжал за госпожой вот так вот — сам. Да, да, конечно, он давно знает, где ее искать, он все знает и понимает — собственно, он очень любит нашу госпожу. Но случилось, наверное, что-то страшное… Я думаю, император заболел, или даже… Она снова замолчала, потом, спохватившись, поправила зонтик.
— Она сказала так: очень плохие новости для империи. И что мы очень скоро узнаем все сами. И еще, господин Мань: она сказала, что вам не надо волноваться ни о чем. Это не то, что вы думаете. Вам можно оставаться здесь и не беспокоиться, понимаете?
Лю с трудом улыбнулась, и я подумал, как же она все-таки не похожа на свою госпожу — такое же тело, такое же лицо, но вот — другая улыбка, голос, другой взгляд — и передо мной лишь очень бледная тень прекраснейшей женщины Поднебесной.
— И знаете, что она еще успела сказать? — несколько веселее улыбнулась Лю. — Что если вы пожелаете, то долг этой бедной женщины (она скромно потупилась) компенсировать вам это маленькое огорчение. У нас достаточно времени.
На следующее утро потрясенная и недоумевающая столица гудела от новостей — и речь шла вовсе не о здоровье императора. Он был как всегда здоров. Новости же были иные — неслыханные, чудовищные.