– Мы можем обеспечить только бесплатного, – отметил что-то карандашом следователь. – Вас вызовут на допрос, как только найдется адвокат по назначению. А сейчас не смею вас задерживать.

Майор нажал на красную кнопку с надписью «ВЫЗОВ КОНВОЯ», дверь следственного кабинета тут же распахнулась, и внутрь вошел здоровенный детина в форме прапорщика.

– Выходим в коридор, руки за спину, не разговаривать, не оборачиваться, следовать моим указаниям, – скороговоркой произнес конвойный прапорщик и, зайдя к Спирскому сзади, подтолкнул его в спину.

От такого, казалось, легкого толчка Петя пошатнулся и, потеряв равновесие, чуть не улетел в коридор, но прапор могучей ручищей схватил его за мигом треснувшую рубаху.

– Куда собрался, воробушек?! Стоять! Вперед марш! – скомандовал он, выровнял Спирского, подхватив его под локоть, и посмотрел на следователя.

Тот покачал головой и сложил руки крест-накрест, что означало «не трогай!». Прапор кивнул и вывел заключенного в коридор.

Нанятая совесть

Теперь, когда все кончилось, Александр Иванович, уединившись в загородном домике, скрашивал одиночество бутылкой старого купажного шотландского виски. Глядя на этикетку с цифрой «21», он потягивал янтарный напиток и помешивал угли в пылающем, несмотря на теплую весну, камине.

Да, он достиг целей, и теперь был стопроцентным владельцем дела своей жизни, но вот юридически… до тех пор, пока действовало рейдерское решение суда, Александр Иванович не контролировал ничего. Этот парадокс Фемиды угнетал, и оставалось только думать – о своей нелегкой судьбе, о родителях и друзьях, уже ушедших в мир иной, и, в конце концов, о человеческом несовершенстве. А когда Батраков ополовинил вторую бутылку и перешел к анализу людской неблагодарности, в дверь постучали.

Александр Иванович встал и нетвердой походкой подошел к окну. Сквозь легкий тюль, заботливо устроенный женой, он увидел синий «Ягуар», остановившийся у калитки, и молодого паренька, сидевшего за рулем и с любопытством глазеющего на его дом через открытое окно.

«Павлов…» – подумал директор. Так и не сумевшего ему помочь адвоката он сегодня хотел видеть менее всего.

Стук в дверь стал еще настойчивее, и Александр Иванович нехотя открыл красивую резную дверь, уже понимая, что выглядит в своем длинном халате в лучшем случае трагически, в худшем – смешно.

– Заходите, господин адвокат, – безразлично пригласил Батраков. – Раз приехали, будем пить вместе.

– Вы же знаете, я на работе не пью, – Павлов вошел, – да и приехал я к вам не за этим.

Батраков развел руками, сел в свое кресло-качалку и жестом предложил Артему занять простое кожаное кресло напротив.

– Выкладывайте.

– У меня есть для вас новости, но я не знаю, с каких начать. – В голосе Павлова вдруг зазвучала ирония, и Батраков четко это почувствовал.

– А разве вы приносили мне хоть одну хорошую новость, господин адвокат? – начал заводиться он. – Вы же вообще не интересуетесь, как чувствуют себя люди, попавшие в беду! Вам же это не интересно! Вам подавай громкие процессы, славу, внимание телекамер, газет. А мы для вас так… рабочий материал, очередная ступень к славе.

Павлов нахмурился, но Батракову было уже плевать на все.

– Да и разве проигрывает адвокат когда-либо?! – горько кинул он в лицо Павлову. – Нет! Проигрывает подзащитный! А ваш брат всегда в выигрыше.

Павлов выслушал этот монолог, а потом пододвинул кресло поближе к столу и протянул руку за пустым стаканом:

– Ну, раз пошел такой откровенный разговор, дорогой мой клиент, наливайте и мне.

Батраков удивленно посмотрел на адвоката и вылил остатки второй бутылки в стакан Павлова.

– Я вижу, что порядком вам поднадоел, – сказал Павлов, – хотя и старался не досаждать лишними разговорами и не отнимать время ни у вас, ни у себя.

Батраков открыл рот.

– Нет-нет, дайте мне сказать! – решительным жестом остановил его Павлов. – Я начну с хороших новостей. Спешу вас обрадовать, что больше я не занимаюсь вашим делом.

Адвокат замолчал и сделал первый большой глоток виски.

«Прав был Аксенов… прав, – враждебно подумал Батраков, – ничего вы, адвокаты, сделать против власти не можете…»

Павлов закусил лимоном.

– Итак, я больше не занимаюсь вашим делом. Более того, теперь мой клиент – Петр Петрович Спирский.

Павлов не успел закончить, так как в него полетел брошенный Батраковым стакан. Он просвистел в сантиметре от виска едва успевшего отклониться Артема.

– Ты, ты, ты… – не находил слов директор. – Иуда! Крапивное семя! Чем они тебя купили?! Что пообещали?! 30 сребреников?! Так ведь и тебя высосут, как меня! И выбросят! И кончится адвокат Павлов! Да ты уже кончился!

Артем откинулся в кресле, крепко сжал стакан виски в руке и, полузакрыв глаза, следил за истерикой Батракова. Она уже переходила в последнюю фазу с напоминаниями о гражданском долге, о Родине, долге и присяге адвоката.

– А разве я отступил от присяги? – как бы про себя, негромко спросил Павлов.

Батраков на мгновение умолк, побагровел и с новой силой обрушился и на Павлова, и на всех адвокатов, вместе взятых:

– Ненавижу вас всех! Выучили вас на свою голову! Пришли на все готовое! Вас же не человек интересует, а его мошна! Весь интерес только в том, чтоб покрасоваться да обокрасть! Ты ж никогда со мной и не говорил, как с человеком! Полчаса – и побежал! А может, человеку этого мало! А может, он даже не понял, зачем тебя нанял! Может, не разбирается в ситуации! Эх ты! Нанятая совесть!

Павлов выждал, убедился, что Батраков выговорился, и сосредоточился.

– Знаете, Александр Иванович, однажды я встретил человека, который поведал мне интересную теорию происхождения человека.

Директор опешил.

– По его мнению, – поставил стакан на стол Артем, – все мы произошли, извините, из дерьма и в него же превратимся после смерти. А жизнь дана для того, чтобы все время из себя эту субстанцию выжимать. Как говорил Антон Чехов, «по капле выдавливать».

Батраков насупился, но, видя, как серьезно настроен адвокат, оборвать его не решился.

– Понятно, что один за всю жизнь не только ничего из себя не выжмет, а еще поболее привнесет, – поднял брови Павлов, – а иной просветляется, и ни смрада от него, ни зловония – даже после смерти.

Александр Иванович поджал губы; он определенно не понимал, к чему вся эта проповедь. Павлов даже смотрел не на него, а куда-то вдаль.

– Я свою жизнь, может быть, и не так прожил, чтоб заблагоухать. Когда общаешься с, извините, говном, сложно не замазаться, но, если я хоть одному говнюку помогу и если он хоть что-то после этого полезное сделает – не важно, что, – я буду считать свою миссию выполненной. И не стыдно мне будет в глаза людям глядеть. Да и сейчас не стыдно.