– Вы можете добиться большего, Ленни. Поверь мне.
Поверенный постарался не нервничать.
– Но я не готов к процессу!
– Устрой маленькое шоу, – подначивал Баттенкилл. – Этот сопливый костлявый малый, которого ты всегда используешь как свидетеля-эксперта, ну, с противной накладкой. Или это лживое ничтожество, так называемый невролог из Лодердейла. Разумеется, ты справишься.
– Да, пожалуй. – До поверенного начало доходить. Судья сказал:
– Позволь мне спросить. Как думаешь, мистера Лагорта удовлетворят, скажем, 250 000 долларов?
– Ваша честь, мистер Лагорт просто восторжествует, мать его. – А заодно и я, подумал поверенный. Я и мои тридцать пять процентов.
– Отлично, Ленни, тогда вот что я тебе скажу. Давай-ка попробуем сохранить налогоплательщикам их бабки. Завтра первым делом все мы встречаемся в суде, после которого, что-то мне подсказывает, защитники склонятся к мировой.
– На двести пятьдесят.
– Нет, на полмиллиона. Ты меня понимаешь? – спросил Артур Баттенкилл.
На другом конце линии повисла неловкая пауза. Потом поверенный вымолвил:
– Может, нам лучше обсудить это лично…
– Телефоны чистые, Ленни.
– Ну, как скажете…
– Пятьсот – прекрасная цифра, – продолжил судья. – Потому что страховая компания «Сэйв Кинг» сможет с ней смириться. Заводить процесс слишком рискованно, особенно если среди присяжных будет пара чокнутых старикашек – автоматически придется расстаться с семизначной суммой.
– Аминь, – отозвался поверенный.
– Еще вопрос: можно будет убедить мистера Лагорта, что на этот раз судебные издержки необычайно высоки?
– За те деньги, что ему светят, ваша честь, мистера Лагорта можно будет убедить в том, что коровы срут леденцами.
– Прекрасно, – сказал Артур Баттенкилл. – Тогда ты знаешь, что делать с остальными двумя с половиной сотнями.
– Да?
– Условное депонирование, Ленни. У тебя есть счет условного депонирования?
– Конечно.
– Туда деньги отправятся в первую очередь. Потом – перевод за границу. Я дам тебе номер счета, когда его получу.
– О…
– Что еще?
– Просто… я никогда не делал этого раньше, – сказал поверенный.
– Ленни, я что, похож на работягу, который жрет на скамейке обед из пакетика? Ты что, считаешь меня тупой деревенщиной?
– Нет, ваша честь.
– Надеюсь, – сказал Артур Баттенкилл. – Кстати, на следующей неделе будет объявлено о моей близкой отставке, по неуточненным причинам, связанным со здоровьем. Скажите мистеру Лагорту, чтобы не переживал.
Поверенный старался, чтобы голос его звучал действительно обеспокоенно.
– Мне очень жаль это слышать. Я не знал, что вы больны.
Судья едко рассмеялся:
– Ленни, а ты не слишком быстро соображаешь!
– Наверное, ваша честь.
Мэри Андреа Финли Кроум ни на секунду не пришло в голову, что газеты могут ошибаться и что ее муж до сих пор жив. Она покинула Миссулу на волне сочувствия Лоретты (или все-таки Лори?) и прочих новых знакомых из состава «Зверинца», а также с личным заверением режиссера, что роль Лоры Уингфилд будет ждать ее возвращения.
Которого, разумеется, не последует. Мэри Андреа полагала, что роль известной вдовы откроет перед ней новые двери – с точки зрения карьеры.
Долгий перелет во Флориду дал Мэри Андреа время подготовиться к предстоящей буре внимания. Зная, что интервьюеры будут ее расспрашивать, она пыталась воссоздать ситуацию, когда в последний раз видела Тома. Невероятно, но у нее не получалось. Возможно, в бруклинской квартире, возможно, на кухне после завтрака. Так обычно и происходило, когда он пробовал завести так называемый серьезный разговор об их браке. И возможно, она встала из-за стола и побрела в ванную выщипывать брови – ее обычная реакция на тему развода.
Все, что Мэри Андреа смогла вспомнить точно, – как однажды утром, четыре года назад, мужа в квартире не оказалось. Пф-ф.
Накануне она очень поздно вернулась домой с репетиции и уснула на диване. Она думала, что проснется, как просыпалась много дней подряд, от того, что Том хрустит своим сухим завтраком. Он был неравнодушен к «Грейп-Натс», имевшим консистенцию взорванного гранита.
Отчетливее всего Мэри Андреа запомнилась тишина в квартире тем утром. И конечно, короткая записка, которую (поскольку она была приклеена скотчем к коробке с хлопьями) воспринять всерьез было невозможно:
Если ты меня не бросишь, я найду того, кто бросит.
Только потом Мэри Андреа узнала, что Том выудил строчку из песни Уоррена Зевона [36] – возмутительная подробность, которая лишь укрепила ее решение остаться замужем.
Что же до последнего раза, когда она действительно видела мужа, – что он сказал ей, его настроение, во что он был одет, – ничего этого Мэри Андреа вспомнить не могла.
Зато она помнила, что делала в тот день, когда позвонил адвокат, этот говнюк Тёрнквист. Она читала «Дэйли Вэрайети» и повторяла свои упражнения по вокалу – октавы и все такое. Она помнила, как Тёрнквист сказал, что Том хочет дать ей еще один шанс сесть и обговорить детали, пока он не подал на развод. Она помнила, как выдавила смешок и ответила юристу, что он пал жертвой тщательно продуманного розыгрыша, который ее муж устраивает каждый годна их годовщину. И помнила, как повесила трубку, разрыдалась и сожрала три батончика «Дав».
По сравнению с прочими расставаниями, достойными освещения в прессе, это казалось слишком банальным, и Мэри Андреа не видела никакой выгоды начать публичное вдовство, заставив журналистов зевать. Поэтому, глядя из иллюминатора на выскобленные обрывы Скалистых гор, она выдумывала подходящую сцену расставания, которой смогла бы поделиться с журналистами. Это случилось, скажем, полгода назад. Том неожиданно приехал к ней, скажем, в Лэнсинг, где она добилась небольшой роли в гастрольной постановке «Бульвара Сансет». Он опоздал, вошел незаметно, сел на галерке и удивил ее розовыми розами за кулисами после спектакля. Он сказал, что скучал по ней и пересмотрел свои мысли о разводе. Они даже планировали встретиться за ужином, скажем, в следующем месяце, когда расписание позволит ей вернуться на восток с постановкой «Ягнят».
Звучит неплохо, подумала Мэри Андреа. И кто возразит, что этого не было? Или не могло бы быть, если бы Том не умер?
Когда стюард принес ей освежающую диетическую колу, Мэри Андреа подумала: заплакать не проблема. Когда появятся камеры, у меня будут галлоны слез. Черт, да я могу расплакаться прямо сейчас.