Харитон ещё раз обвёл взглядом артистическое кафе. В углу за столиком, рассчитанным на четверых, сидел грузный высокий блондин. Радость, светившаяся на лице блондина странно контрастировала с его строгим чёрным похожим на траурный костюмом. И хотя Ерофеев знал, что во Франции столик, за которым сидит хотя бы один человек, считается занятым, а подсаживаться к незнакомым людям было дурным тоном, он решил наплевать на приличия. Пусть эти заносчивые французы думают что хотят, он всё равно станет поступать по-своему.
— Вы позволите? — спросил он у блондина.
— Держу пари, что вы русский! — весело воскликнул блондин, и улыбка на его лице стала ещё шире. — Садитесь пожалуйста. Мне будет только приятно, если вы составите мне компанию.
"Твою мать, и этот туда же! " — мелькнуло в голове Харитона. " Я же не прищуриваю глаз! И ложечку в карман не кладу. Как же он догадался?"
Удивлённый тем, что незнакомец застыл в неловкой позе, со странным выражением лица уставившись на него, Большеухов сделал изящный жест рукой, приглашая Ерофеева занять место за столом.
— Но как вы догадались, что я русский? По акценту? — спросил Харитон.
— По повадкам, земляк, по повадкам, — переходя на русский язык, усмехнулся Пьер. — Разрешите представиться. Пётр Большеухов, граф Мотерси-де-Белей. Можете звать меня Пьер.
— Земляк? Граф Мотерси-де-Белей? — в замешательстве повторил Ерофеев. — А графиня Жозефина Мотерси-де-Белей случайно не ваша родственнница?
— Была моей родственницей, — уточнил Пьер. — А нынче моя драгоценная жёнушка почивает в бозе в семейном склепе на кладбище Сан Антуан де ла Мер. Потому и праздную. Надеюсь, вы разделите со мной эту радость. Вы позволите угостить вас шампанским?
Харитон расслабился. Он не мог поверить своей удаче. Встретить земляка, да ещё к тому же аристократа — такое не каждый день случается.
— Я с удовольствием выпью с вами, — опускаясь на стул напротив Пьера, сказал Ерофеев. — Я читал в газете о похоронах графини. Разрешите выразить вам мои искренние соболезнования.
— Какие соболезнования, cher ami [4] ! — воскликнул Большеухов. — К чёрту соболезнования! Поздравьте меня! Поздравьте меня от всего сердца!
* * *
Драчинский попросил высадить его в районе Монмартра, о котором он столько слышал и читал. Панки на прощанье дружески расцеловали его, оставив на щеках Влада следы синей, чёрной и салатовой губной помады. Они объяснили, что по ночам обычно тусуются в баре "Безумная метла" на рю де Клемон и приглашали навестить их.
Наконец грузовичок укатил, окатив Драчинского облачком выхлопных газов, и Влад остался один в сердце ночного Парижа. Драчинский посмотрел наверх, но не увидел звёзд. Свет сотен витрин был настолько ярким, что звёзды не могли соперничать с ним, и небо было тёмным, тусклым и безжизненным. Но это не имело значения. Наконец он был в городе своей мечты. Ночной Париж сиял обманчивым блеском фальшивых драгоценностей.
Влад спросил у прохожего, как пройти к Плац Пигаль. Он был так возбуждён, что решил бродить по улицам до утра.
* * *
Большеухов и Ерофеев приканчивали уже вторую бутылку шампанского. После первой бутылки они подружились, а к середине второй перешли на "ты".
— Завещание огласят через три дня, — доверительно сообщил Харитону Пьер. — У этой стервы нет близких родственников, только какие-то дурацкие кузены да племянники. Я буду единственным наследником. Так она мне сказала. Ей-богу, у меня давно было искушение прикончить её, но подозрение в первую очередь пало бы на меня, а в тюрьму мне не хотелось. Хотя, если подумать, я и так прожил одиннадцать лет в тюрьме, правда, надо признать, что эта тюрьма была на редкость комфортабельной.
— Какое счастье наконец встретить земляка! — не слушая его, говорил о своём Ерофеев. — Мне эти французы давно уже поперёк горла сидят. Хорошие манеры, видите ли! Уж нельзя ни чихнуть громко, ни сморкнуться, ни чёртова омара пепельницей по башке долбануть. У этой проклятой зверюги такой панцирь, что его и дрелью с алмазным сверлом не возьмёшь.
— Омара вскрывают специальными щипцами. Я тебя научу, — пообещал Большеухов.
— Всё равно ненавижу французов, — с пьяным упрямством заявил Харитон. — И зачем только я тогда прочитал "Трёх мушкетёров"?
— Ты лучше их пожалей, — посоветовал Пьер. — Дикая нация. В то время, как русские в средние века в баньках чуть ли не каждый день парились и избы свои в чистоте содержали, вся французская знать во вшах ходила. У них даже были специальные чесалки для спины, чтобы насекомые особенно не донимали, что-то вроде украшенной драгоценными камнями женской кисти на длинной рукоятке.
— Да неужели? — ужаснулся Ерофеев.
— Историю знать надо, — усмехнулся Большеухов. — Знаменитая Анна Австрийская в своей жизни мылась всего два раза — когда принимала первое причастие, и когда выходила замуж за Людовика ХIII, а в остальное время она только иногда протирала тело влажной тряпочкой, да духами обливалась. Нужду господа дворяне справляли прямо под лестницами Лувра, а помои французы выливали из окон прямо на улицы. Представляешь, какая тут вонь была?
— Да как же так? — оторопел Харитон. — Почему же теперь у них чисто, а у нас грязно?
— Диалектика, — пожал плечами Пьер. — Потому у них сейчас и чисто, что раньше грязно было. Поживши в грязи, они приучились чистоту ценить. А русскому народу бардака захотелось. Вот пролетарскую революцию и устроили. Теперь расхлёбывают, да, похоже, не скоро расхлебают.
— Да-а-а, — задумчиво протянул Ерофеев. — Странные существа люди. Да что мы всё шампанское, да шампанское! Пора чего-нибудь покрепче хлебнуть. Как насчёт коньячка?
Большеухов не возражал.
Услужливый официант, склонившись в поклоне, наполнил бокалы.
Оркестр негромко играл ностальгические блюзы. Беседа текла и текла своим чередом. За окнами занимался рассвет.
* * *
Под утро усталый и смертельно голодный Влад, протопавший по городу своей мечты не менее пятнадцати километров, добрёл до La Gare du Nord — Северного вокзала, и, плюхнувшись в кресло в зале ожидания, заснул, как убитый.
Проснулся он около полудня от того, что ему на лицо что-то брызнуло. Плохо соображающий спросонья Драчинский вытер лицо ладонью и, приоткрыв глаза, тупо уставился на руку. Рука была перепачкана кровью. Вида крови Влад не выносил.
Взвизгнув от ужаса, Драчинский вскочил и спрятал окровавленную руку за спину, с брезгливым отвращением вытирая её о штаны.
— Excusez-moi, je vous en prie! Je regrette beaucoup ce qui s´est passé, [5] — услышал он.