— Толян, у тебя зубная паста щеке.
— А у тебя ширинка расстегнута.
И, надсаживая мотор, спецмашина рванула за ворота.
* * *
Ветер панибратски хлопал листьями по плечам.
— Вот здесь я и живу, — показал Валера рукой на дом.
За секунду, на которую он отвлекся, Храпунов успел достать наган и уткнуть спутнику под ребра. Таксер из-за Валериной спины ствола не видел, вообще, ему все оставалось по барабану, лишь бы не кинули.
— Никак не угомонишься? — равнодушно пожал плечами парфюмерный художник, — и все же я бы на твоем месте не торопился засылать патрон в патронник. Сам прикинь, если я — восставший из Ада морок уровня, на котором пофиг чеснок и серебро, то чем мне может повредить пуля калибра семь-шестьдесят два в медной оболочке? Если же я — заурядный художник от парфюмерной магии, то ты потеряешь соратника.
Храпунов выдержал паузу и хмыкнул:
— Я просто хочу, чтобы за такси ты заплатил.
— Однако, ты умеешь настоять на своем. По рукам.
Храпунов убрал пистолет. Без колебаний Валерий вынул из кармана правую руку и протянул Максиму…
Пока художник расплачивался, беглый игумен осматривал втиснувшееся меж двумя другими четырехэтажное здание, не более мрачное, чем прочие на улице, где не светил ни один фонарь.
— И все равно я не верю! — будто и не было между ними предыдущей сцены, сжал кулаки Валера, — не верю, будто Богдухан имеет какое-то отношение к предстоящим выборам. Сам посуди, когда это понтифики лезли в дела простых смертных?
— А, по-моему, все естественно. Поднялся, почуял силу и решил ломануть в политику, — устало нахмурился Храпунов, стаптывая уличный прах с обуви — Это такая же мафия. Только обсакраленная.
— А я не верю, хоть кол на голове теши! Что-то здесь не так. А Богдухан мог нам запросто в уши нежити наплодить. Как мы его проверим? — вспомнив, что на дворе уже ночь, Валера последний аргумент озвучил с приглушенной громкостью. Будто разговор окончен, и спорить больше не о чем, внимательно осмотрел паутину в углу парадной, потом вытянул шею, вроде прислушиваясь, не сообщит ли паук чего интересного. Успокоенный поведением паука, Валера бросил ключ с брелком в форме маковой головки Максиму:
— Ну, уж тут тебе ничего не грозит.
— А ты? — с подозрением посмотрел вверх на спираль лестничных пролетов Храпунов. Но он так вымотался, что был согласен на все.
— А я пожрать чего-нибудь куплю. Квартира — сорок шесть, — и зашагал на выход, мурлыча что-то под нос.
Максим, не спеша, словно уже отмахавший десять вертикальных кэмэ альпинист, поднялся на следующую площадку, уже прицелился ключом в замочную скважину. И тут заторможенность канула, как мяч из-под ног форварда вдрыск продувающей команды. Дверь была не заперта, и в тонкую, палец не сунуть, щель падала на замызганный пол лестничной площадки полоса электрического света.
Храпунов оглянулся на убегающие вниз ступени, но переборол острое желание сделать ноги. Ведь никакой гарантии не было, что его не караулят внизу силы, втрое более мощные, чем впереди. Под сердцем затрепетало — эфирное дыхание страха. И тогда обозлившийся на себя за малодушие Храпунов достал из-за пояса оставшийся на память о директоре ночного клуба наган, ногой толкнул дверь и кувырком вкатился в прихожую. Оба-на!!!
Звонко и весело из карманов брызнула мелочь — рубли и гривенники. Храпунов перекувыркнулся и застыл в полуприсеве, поводя стволом, как жалом. Всем стоять! Руки за голову! Лицом к стене!
Однако «всем стоять» было некому. На стенах вдоль коридора пылились мрачные, в манере конца века эдак восемнадцатого, облаченные в основательные рамы картины. На ближайшем полотне по снегу за каретой гнались волки, и у одного из волков было человеческое лицо. Причем, очень похожее на физиономию Валеры. Мебель также была под стать, словно с антикварного аукциона, пузатая, древняя, дряхлая, в трещинах, щербинах и царапинах. На следующей картине Иван Грозный посохом наносил телесные повреждения сыну, причем, если сбрить Грозному бороду, он стал бы один в один Валериком.
У зеркала на кривоногой тумбе, начхав на старающуюся люстру, в три свечи пылал бронзовый канделябр. Языки свечей трепыхались на невесть откуда берущемся сквозняке, будто блесна. И из-за этих трех огоньков очень трудно было разглядеть еще что-нибудь отражающееся в зеркале.
Максим, задержав дыхание, словно это могло помешать двери заскрипеть, плотно ее притворил и двинулся направо. Медленно, будто по песку на коньках, миновал третью картину. Сюжет — «Возвращение блудного сына». Только на этой версии приникший к ногам папаши сынок, свободной рукой тайком вынимал из-за голенища ножик. А рожа опять совпадала с портретом Валерия.
Не успел Храпунов сделать и пяти крадущихся шажков, как внимание привлек подозрительный звук за спиной. Вроде кто-то кого-то в чем-то убеждает, долго и нудно. И тогда разжалованный исаявец повернул назад — не посчитал разумным оставлять в тылу таинственного зануду. Показалось, что на «Возвращении…» ножик из-за голенища вытянут дальше, чем при первом знакомстве. Но не это сейчас занимало Максима.
Ствол Максим держал в вытянутой руке, готовый нашпиговать свинцом любого, кто преградит дорогу. Однако коридор не дал Храпунову и шанса стать героем. Коридор свернул на щедро залитую светом кухню, где у плиты, поглядывая в экран вещающего телевизора, с прилежностью обретшей мужчину женщины хлопотала сестра Алина…
Через двадцать минут, когда вернулся Валера, и заговорщики присели за стол, Максим впервые за сутки открыто засмеялся. Он испытывал облегчение, словно нашел под диваном шуруп, про который все думали, что его проглотил ребенок:
— А я уж решил, что ты меня сдал! — потянулся Храпунов за принесенным Валерой и, к сожалению нетонко (предпочитал, чтобы чуть ли не прозрачно) нарезанным сыром, — Дескать, Богдухана раскололи, а дальше ты надумал справиться в одиночку. Меня сдал, а сам смылся!
Духовка наградила Алину удавшейся рыжей корочкой на истекающей янтарным жиром индейке. По телику кандидат в губернаторы от «Союза обиженных» сулил райское будущее, и моргал часто-часто. Богатый стол охраняли непочатые свечи в высоких подсвечниках. И Храпунов положил рядом неразлучную зажигалку, чтобы свечи зажечь, когда компания всерьез приступит к трапезе.
— А я? А я на кухне шурую, никого не трогаю, и тут вваливается мой начальник, и целится в меня из маузера! Уж дурным делом решила — за то, что в прикрытие к «Чаю, Кофе» опоздала! Не зря еще Матиевна Райке втирала, что ты, ненаглядный шеф, меняешь сущность.
— Из нагана! — хохоча, поправил Валерий, — А я? — спец по парфюмерной магии подлил в фужер даме вина, а мужикам в рюмки отмерил по второй дозе водки, — Поднимаюсь, волоку пакеты, дверь не заперта, а на кухне скандал! Да еще и один из голосов — женский!
— А я? — подняла фужер сестра Алина, — Я думала, что меня закадрил честный художник. Как обычная российская баба, прописочку подсмотрела в паспорте, когда дрых. А оказывается — опять обсакраленный тип! Да еще и грязно меня использовал, чтоб подобраться к моему ненаглядному шефу!