Сержант Лопес
Я вам скажу, парни, как приходит старость.
Вы думаете, старость приходит, когда вас начинает крючить радикулит и брыкается сердечко? Нет. Старость — это усталость. Что пришла старость, ты осознаешь, когда ощущаешь вдруг, насколько устал.
Непонятно?
Тогда по-другому.
Представьте, что во всех ваших карманах, на изнанке вашей одежды оседает песок. До поры до времени вы не будете ощущать его тяжесть. Какая там тяжесть, ха, горсть песка! Но он копится, копится… И в один из дней накопившаяся тяжесть сгибает тебя… Так и усталость — что-то вроде песка, который копится в твоих клетках. И в один из дней та сила, что держала и носила груз, слабеет, сдувается, будто шар, и ты вдруг всем нутром и существом своим ощущаешь, сколько ж ты накопил в себе за жизнь тяжелых отложений. В каждой клетке, в каждой поре, в каждой мысли, в каждом вздохе — тяжесть.
Это и есть старость.
Старость может прийти к тебе и в тридцать, и раньше, ну и тем более в сорок один.
Случилось это тогда, когда провалилась моя попытка на дороге, и провалилась она из-за женщины… да, я проиграл схватку женщине! Когда я выложил этой рыжеволосой все, что знал, выложил, потому что увидел себя крошечным зерном между жерновами, безжалостно перемалываемым. Рыжая сказала мне, что она выполняет здесь личное задание Падре, что Диего Марсиа и дон Мигель — лишь жалкие пешки, которых приносят в жертву, а я — так… даже не пешка, я гораздо мельче. И если я хочу сохранить свою жизнь, а также жизнь того же Марсиа и дона Мигеля, то должен ответить на ее вопросы. Она назвала имена и факты, произнесла слова, которые не могла бы знать, не будь человеком Падре. Я уже ничего не понимал и с каждым часом понимаю все меньше. Разве что все лучше и лучше я понимаю одно: действительно, я даже не пешка, а так… размельченный мусор.
Вот тогда и сломалось что-то внутри, сломалось с хрустом, с каким ломается хребет у человека, спиной упавшего на камни.
Так старый волк, проиграв схватку с молодым волком, поджимает хвост и уходит в чащу умирать.
Наверное, я мог бы придумать, как мне избавиться от веревок и завладеть оружием во время ночевки в лесу. Наверное, я бы смог выдумать что-нибудь в этом треклятом церковном фургоне, будь я прежним. Нет, мне вряд ли удалось бы вырваться наружу, раскидав русских коммандос. Меня везли, зажав со всех сторон телами. Но я смог бы извернуться и подать сигнал ударами ног о железные стенки фургона. Избавившись от кляпа, смог бы закричать. Может быть, этого и хватило бы, чтобы привлечь внимание наших людей. Но…
Да и сейчас, наверное, в этой церкви я могу освободиться. Потребовать, чтобы дали оправиться, и когда меня поведут в нужник, можно исхитриться…
А зачем?
На меня свинцовыми плитами навалилась усталость. Усталость не физическая, к этой-то я привычен, а усталость полная, которая и зовется приходом старости. Ничего не хочу. Просто буду ждать, чем все закончится…
— Это — Колумбия. Это — не Панама! Добро пожаловать в Колумбию! — И он захохотал. Начальник полиции города Текесси, второй человек города после мэра. В светло-коричневой форменной рубахе, рукава которой были неровно обрезаны почти у самого стыковочного шва. Пуговицы напрочь отсутствовали, на распахнутую грудь, покрытую мелким черным волосом, свисали с шеи на переплетающихся цепочках и нитках солдатский жетон, католический крестик, ладанки и амулеты. На коричневом кожаном поясе, продетом в затертые джинсы, красовались две кобуры вместо одной положенной, из обеих торчали рукоятки револьверов. Начальника полиции городка звали Педро Носалесом, а предпочитал он, чтобы его называли команданте Педро. Сейчас, упершись подошвами ковбойских сапог в край стола, он раскачивался на задних ножках стула и любовался гостями из Панамы.
А еще полчаса назад Педро Носалес спал. Диван, стоящий у стены, заклеенной журнальными портретами исторических деятелей, политиков и футболистов, еще держал вмятины, оставленные его телом, и не успел забыть цветных и нескромных снов команданте Педро. Но гудки, стук в дверь и вторжение в комнату отдыха помощника Носалеса, одного из трех его подчиненных, не оставили начальнику полиции другой возможности, кроме как встать и начать распоряжаться.
Выгруженных из автобуса саблешрамого и его трех дружков перетащили в участок, распределили в камеры по двое. Одного из мальчиков, прибежавших по уличной пыли, поднятой автобусом, послали обратно в клубы пыли к дому доктора. Всем четверым арестантам было что подлечить. Особенно досталось тому, на кого упал Астремадурас. Доктор пришел быстро — он всегда приходил быстро, боясь пропустить самое интересное в развитии болезней, — и теперь возился с арестованными в камерах под присмотром трех помощников Носалеса.
Все трое ла-пальмовцев находились в комнате начальника полиции. Астремадурас восседал на двух составленных вместе стульях, вытирал пот с лица и шеи носовым платком. Детектив Кастилио бродил по помещению, рассматривал портреты футболистов, выглядывал в окно, заглядывал в коридор, ведущий к камерам. Из угла комнаты доносились присвисты — там Агустино листал обнаруженный на пыльной тумбочке порнографический журнал.
— Добро пожаловать в Колумбию, — еще раз повторил Носалес, но уже не рассмеялся, а задумчиво потер щетину. Потом, прошуршав подошвами по краю стола и грохотнув стулом, он вернул себя и то, на чем сидел, в устойчивое положение. Пододвинулся к столу, открыл с пятой попытки верхний ящик и выгреб оттуда кипу листов одинакового формата. Лишние листы полетели на пол, мелькая нечеткими фотографиями, рядами букв и среди них набранными крупно цифрами.
— Вот, держи. — Команданте Педро передал вовремя оказавшемуся рядом детективу Кастилио один из листов. Кастилио тут же отнес его Астремадурасу.
Если бы он не узнал, кому принадлежит размытое лицо на чуть синеватой бумаге, то текст под фотографией подсказал бы ему это. А он сообщал, что опасный преступник, разыскиваемый за убийства и серийные убийства, отличается особо извращенной жестокостью и имеет особую примету — прямой шрам на голове, протянувшийся от затылочной кости до лобной. И за его поимку назначена офигительная награда.
— А зачем он бреется наголо, ездит в автобусах, привлекает к себе внимание? — недоуменно спросил Астремадурас, дважды ознакомившись с объявлением о розыске.
— Это Колумбия. — На этот раз у Носалеса получилось грустно. — Здесь эти бумажки, — он вытащил из ящика еще одну кипу и потряс ею, — даже не читают те, кто умеет читать, а таких здесь немного. Поэтому я их и не вывешиваю. И наконец, храбрецов вроде вас, которые решились бы схлестнуться с этими типами, не нашлось бы, даже если награду утроили. Покойнику деньги ни к чему, и покойной семье покойника — тоже ни к чему. И последнее: здесь человека уважают тем больше, чем меньше он прячется от полиции… Обратно пропорциональная зависимость, если вам известно, что это за штука.
— Значит, мы можем получить награду? — Агустино жадно вслушивался в разговор, забыв о перелистывании журнала с голыми девчонками.