Капитан Усачев с тоской посмотрел на с утра надраенные до блеска, а теперь серые от пыли, будто моль, туфли, перевел взгляд на змеящуюся очередь. В хвосте размытую, у самих дверей плотную, как в лучшие годы антиалкогольной компании. Полиэтиленовые пакеты с нехитрыми гостинцами, затравленное топтание на месте, зачуханные лица. Никто ведь не собирается официально объявлять, что прием передач запрещен напрочь.
— Скажите, а варенье можно? — теребит старушка в хвосте кого-то более бывалого.
— Только без стеклянной тары.
— А в чем же тогда?
— В прозрачном полиэтиленовом пакете, мамаша, — охотно от безнадеги просвещает бывалый типчик с жиденькими усиками, — Но вроде бы сегодня вообще ничего не принимают. Раньше передачи подследственным было нельзя, а теперь и остальным. Карантин, говорят.
— Скажите, а если у меня уже осужденный сидит здесь до утверждения приговора, может ему свежих огурчиков хоть можно?
— Вряд ли, мамаша. Сегодня не наш день. Ты завтра приходи, только стольник возьми. Столько место в начале очереди стоит. А в конце опять день зря проторчишь. Найдешь меня, я тебе завтра все устрою. — дребезжащим шепотком, чтоб не расслышали проходящие мимо офицеры, подсказал типчик.
— А вы тогда чего сами сегодня ждете, не уходите?
— У меня зарплата почасовая. Да и идти больше некуда… — чуть смелее отозвался типчик, все же сторожко буравя спины проследовавших мимо капитана и лейтенанта.
Капитан перевел взгляд на перекликающихся с пленниками.
— Передайте Майданному! — орал, приложив пудовые грабли рупором, красношеий бычара, — Свидетели обвинения! Уже от показаний! Отреклись!
— Толик! — визжала из последних сил приличная дамочка, — Наташа! Родила! Двойню! Мальчик! И девочка!
— Пусть идет в несознанку! Пусть идет в несознанку! Пусть идет в несознанку! — гудел прокуренным пароходом бравый дедок с палочкой.
— Передайте Майданному! — еще пуще краснел бычара от натуги, — У него! Теперь! Есть! Алиби!
— Коля! Мы поменяли квартиру! Переехали в Купчино! На адвоката теперь хватит!
Метрах в десяти сбоку, будто промазавшая пуля, подняла столбик пыли выстреленная малява. Известный способ. Бумажка с мольбами скатывается туго-туго, а еще для весу можно кашей, быстрозастывающей как суперцемент, обмазать. Из газеты же сворачивается трубка нужного калибра, и пали в белый свет, как в копеечку. Тусующиеся на набережной специальные люди подметут и не за бесплатно доставят по назначению.
Капитан нацелился пресечь утечку информации из тюрьмы, только некий беспризорник оказался гораздо шустрее. Скок вперед, хвать, и нырк в лабиринт очереди.
— Значит, лейтенант, никак не договоримся, — намекая, что будет жаловаться вышестоящему начальству, попытался надавить Усачев напоследок, чтобы потом доложить, де приложил все усилия.
— Слушай, капитан, — миролюбиво отмахнулся летеха, — Сам посуди, оно мне надо — лишние заморочки?
Не тратя больше времени на пустопорожние разсусоливания, не говоря последнего слова, капитан обиженно развернулся и пошел обратно в обход змеиного хвоста очереди. Пыля, как самолет с ядохимикатами. Только вот от своей идеи фикс он ни в коем разе не собирался отказываться.
На выезде на набережную из переулка одним колесом на тротуаре дожидался своего часу невзрачный автобус выпуска Львовского заводика. Это был запасной вариант, если караул упрется рогом.
— Выходи строиться, — схаркнул пыль и крикнул капитан в нутро автобусика, — Под мою ответственность. Точнее, под ответственность начальника тюрьмы полковника Холмогорова приказываю очистить прилегающую к «Углам» территорию от нарушителей общественного порядка!
И из автобуса, цепляясь пластиковыми щитами и поигрывая дубинками, стали один за другим выбираться солдатики срочной службы Внутренних Войск. Тонкошеие, в мятой неподогнанной форме, но азартно предвкушающие развлечение.
Завидев такое колоброжение в переулке, крикуны с набережной рассосались в мгновение ока. Очередь же, еще на что-то надеясь, подобралась, загомонила, зашелестела, как осенние листья на ветру, которые еще не верят, что обречены.
А может случится, я буду в неволе —
Тобой завладеет другой.
И, может, умру за решеткой тюремной,
За крепким тюремным замком.
Меня похоронят на ближнем кладбище,
И ты не узнаешь о том.
Баландер потолкал тележку дальше к следующей двери. На тележке в огромном баке булькал не то суп, ни то невская водичка со стелящимися по дну отравившимися нечистотами и полуразложившимися селедками. Маячащий рядом вертухай в полном соответствии с должностной инструкцией отпер окошко кормушки в двери.
— Кушать подано, садитесь жрать пожалуйста, — дурашливо заявил надзиратель в окошко. Наверное, у него было прекрасное настроение.
С той стороны двери стали по одному подходить обитатели камеры. Подошел — протянул миску. Баландер вывернул в миску ушат сомнительной жидкости, и очередь переходит к следующему едоку.
Закончив разливать суп, равнодушный, как саксагул, баландер протянул в отверстие целофановый пакет крошенных сухарей черного хлеба. Отсевки с хлебозавода. Скорчившиеся в драные подошва ломти и откровенная труха.
— Эй, начальник! — возмутились тут же с той стороны, — Нам свежий хлеб прописан. Три буханки! И из трех одна белого полагается! — тут подследственный не ошибался. В камере парилось двадцать четыре человечка. Буханка режется на двадцать четыре ломтика. Каждому надлежит выдать по два ломтика черного хлеба и по одному белого.
— Мелом сухари натрешь! — отрезал дубарь. Наверное, у него было чудесное настроение, и он сам же и заржал со своей шутки.
— А где же нормальный черный и белый хлеб, начальник? — обиженно мычали с той стороны, все еще на что-то надеясь. Целлофановый пакет тупо рассматривали с той стороны кормушки человек пять и никак не могли догнать, что это очередное издевательство.
— Распоряжение зама по воспитательной — больше свежий хлеб не давать. Он заявил, что даже в Чечне бойцы не каждый день нормальный хлеб жуют, а вы тут оттягиваетесь, — вертухай был ученый. По этому, объяснившись, благоразумно сдвинулся в бок от кормушки.
И во время. В дверь с той стороны грохнулась запущенная миска с рыбьими воспоминаниями. Терпко пахнущая водица, выплеснувшись, достала середку коридора.
Вертухай не стал вызывать подмогу, врываться в камеру, тащить нарушителя порядка в пердильник не потому, что у вертухая выдалось хорошее настроение. И не потому, что после повального ночного шмона свободных мест в карцерах оставалось ровно столько, как на премьере в Мариинском театре. Просто если б он каждого тащил…