На ночлег устраивались в лисьих норах. (Лисы охотно уступают волкам свои норы. За объедки. Лисы, они охотиться не любят, слишком ленивые.) Серый Родич сторожил, сидя на какой-нибудь скале, возвышающейся над долиной. Голубой Волк ложился у входа в нору, а в глубине Черное Пламя убаюкивала детей, рассказывая им сказки. Сказки, разумеется, про Человека. И потому что была ночь, потому что играть у них уже сил не было, потому что они любили, чтоб было страшно, и потому что с ними была Черное Пламя, которая всегда защитит, – Блестка и рыжики слушали.
Жили-были…
Всегда одна и та же сказка: про волчонка-недотепу и его старую бабушку.
Жил-был один волчонок, такой недотепа, что ни разу в жизни ничего не поймал. Самые старые карибу бежали слишком быстро для него, лемминги удирали у него прямо из-под носа, утки только хвост ему показывали… Никогда ничего не мог поймать. Даже собственный хвост! Вот какой недотепа.
Ну, ладно. Однако хоть какой-то толк с него должен был быть, правда? К счастью, у него была бабушка. Очень старая. Такая старая, что тоже ничего не могла поймать. Только смотрела большими печальными глазами, как охотятся молодые. По ее шкуре не пробегала дрожь при виде дичи. Все ее очень жалели. Когда уходили на охоту, ее оставляли в логове. Она по мере сил прибиралась, медленно, потихоньку, потом занималась своим туалетом. Потому что у Бабушки был великолепный мех. Серебристый. Все, что осталось от ее былой красоты. Покончив с туалетом – а это занимало у нее часа два, не меньше, – Бабушка ложилась у входа в логово. Уткнув морду в лапы, она поджидала Недотепу. Это и было обязанностью Недотепы: кормить Бабушку. От первого же убитого карибу окорок – хоп! Бабушке.
– Не тяжело, Недотепа?
– Ничего, ничего!
– Ладно, смотри, не зевай по дороге!
– И не запутайся в своих лапах!
– И берегись Человека!
И т.д.
Недотепа даже и не слушал этих напутствий. Давно привык.
Пока однажды…
– Пока однажды что? – спрашивали рыжики, и их широко открытые глаза горели в темноте.
– Пока – что? Пока – что? – кричала Блестка, вывалив язык.
– Пока однажды Человек не пришел к логову раньше Недотепы, – отвечала Черное Пламя страшным шепотом.
– И?..
– И?.. И что тогда? Что? Что?
– И тогда Человек убил Бабушку, взял ее мех, чтоб сделать себе шубу, взял ее скальп, чтоб сделать себе шапку, и сделал себе маску из ее морды.
– И… и что дальше?
– Дальше? Дальше то, что пора спать, завтра расскажу.
Дети, конечно, спорили, но Черное Пламя была неумолима. Мало-помалу в норе все стихало, и слышалось только сонное дыхание.
Этого-то и ждал Голубой Волк, чтоб задать свой вопрос. Всегда один и тот же:
– Черное Пламя, а эта твоя история, она правдивая?
Черное Пламя на миг задумывалась, потом давала один и тот же странный ответ:
– Во всяком случае, так правдивей, чем наоборот.
Между тем времена года сменяли друг друга, дети росли, становились молодыми волками, настоящими охотниками, а Человека так и не видели. Вблизи не видели. Слышать – слышали. Например, в день, когда Большой Волк бился с людьми. Они слышали рычание Большого Волка, потом вопль человека, которому в бедро вонзился клык, испуганные восклицания, приказы, потом гром, потом – потом больше ничего. Большой Волк не вернулся.
И бегство продолжалось.
Еще они их видели издали. Едва они покидали какую-нибудь долину, там водворялись люди. И долина начинала дымиться. Прямо как котел.
– Снег пачкают, – ворчала Черное Пламя.
Они наблюдали за людьми с вершины самого высокого холма. Те расхаживали на двух лапах по дну котла. Но на что они похожи вблизи, а?
– Серый Родич, ты их видал вблизи, а?
– Ну, видал.
Не любитель болтать Серый Родич.
– А на что они похожи?
– Люди? Две лапы и ружье.
И больше из него ничего не удавалось вытянуть.
Что же касается Черного Пламени, то она рассказывала такие вещи, в которые они теперь, когда выросли, больше не верили.
– Люди едят все: траву, которой питаются карибу, самих карибу, а если им нечего положить на зуб, то и волка могут съесть!
Или, например:
– У людей две шкуры: первая совсем голая, без единой шерстинки, а вторая – наша.
Или еще:
– Человек? Человек, он коллекционер.
(Вот эту фразу вообще никто не мог понять.) А потом однажды, когда выдалась минута передышки – все изрядно запыхались, – кто-то взял да спросил:
– Но почему за нами гонится все время одна и та же команда?
Серый Родич зализывал сбитые лапы.
– Они прослышали о маленькой волчице с золотым мехом…
Он не договорил – Черное Пламя испепелила его взглядом.
Поздно. Рыжики, все как один, смотрели на Блестку. А Блестка смотрела на всех, насторожив уши.
– Как? Так они за мной?
Солнце выбрало этот самый миг, чтобы пробиться сквозь облака. Его луч упал на Блестку, и все зажмурились. Она была в самом деле ослепительна! Золотая волчица, одно слово, с черным-пречерным носом. Нос был такой черный на фоне золота, что она от этого немножко косила.
«Красавица, – подумала Черное Пламя, – дочка у меня красавица…» – Тут же добавив про себя: «Но уж ветер в голове!..»
Потом вздохнула, и из самой глубины души ее вырвалось:
– Ох, Большой Волк, и зачем ты сделал меня матерью волчицы, прекрасней которой в мире не бывало? Что нам, без этого мало было забот?
«Как? Так они за мной?»
Странным тоном она это сказала, Блестка. Голубой Волк насторожился. «Так они за мной?» Ох, кокетка… И это внушало тревогу…
Голубой Волк не мог толком понять свою сестру. Она, конечно, была красавица. Красивее всех. И охотница непревзойденная! В беге куда быстрей рыжиков, которые, между тем, тоже были охотники не хуже других. Глаз – куда зорче, чем у Черного Пламени! Ухо – чутче, чем у Серого Родича!
«И нюх тоньше, чем у меня!» – это Голубой Волк вынужден был признать.
Она вдруг замирала, нос по ветру, и говорила:
– Вон там… лемминги!
– Где это – там?
– Вон там!
Она указывала точное место, метров за триста. Шли туда. И обнаруживали целый выводок леммингов, жирных, как куропатки. Под землей. Рыжики не могли опомниться.