Разумеется, смешно и думать, будто такой человек может клюнуть на «историческую миссию Рима» или тому подобную пропагандистскую мякину. Фабриций просто скучал и при этом постоянно нуждался в решении задач повышенной сложности, как наркоман в зелье. Задуманная же им грандиозная шахматная партия, где черными играл бы весь существующий миропорядок, явственно сулила центуриону куда более яркие и изысканные наслаждения, чем секс со жрицами Астарты или гиперборейская рулетка.
Кое у кого, кстати, может возникнуть впечатление, будто речь идет об изнеженном эстете, коему место не в Иерусалимской резидентуре, а в Александрийской библиотеке; это простительное, в общем-то, заблуждение стало для многих крутых парней последним в их жизни. Да что там говорить: Фабриций ухитрялся долгие годы водить за нос и вашего покорного слугу; ну, подумаешь, еще один аристократический отпрыск – из тех, что в последние годы буквально заполонили верхние этажи разведслужбы. Традиционной для семейства Фабриция была непыльная служба по линии МИДа (благо имелся в наличии знаменитый прадед, блистательно ведший некогда переговоры с Пирром); и какого хрена ему не сидится в каком-нибудь посольстве?
Возможно, я так и остался бы пребывающим в неведении, если бы шесть лет назад Центр, озабоченный неспадающим валом палестинского терроризма, не затеял очередную реорганизацию. На сей раз ввели должность регионального координатора деятельности всех спецслужб Империи по Юго-восточному Средиземноморью, придав соответствующим резидентам двойное подчинение, и возложили эту работу на меня.
Nota Bene: Идея была в общем-то здравая, только вот реализовали ее, как у нас повелось, через задницу: теоретики из центрального аппарата (те самые, что всю жизнь были просто помешаны на перекрестной конспирации) вдруг принялись с азартом объединять все что можно и что нельзя – тоже. Ну, в том, что нашей службе переподчинили резидентуры Главного разведуправления в буферных «государствах» Приевфратья, еще можно усмотреть некую рацею: хотя до сих пор все сообщения о связях между еврейскими националистами и парфянской Госбезопасностью на поверку оказывались липой, чем черт не шутит… А вот то, что эти штабные мыслители повесили на меня и все армейские спецслужбы, привело к самым печальным последствиям. Более года, пока в Риме наконец не опомнились и не отменили эту дурь, я был вынужден неведомо зачем курировать и общевойсковую разведку Сирийского военного округа (со всеми ее добывающими агентурными сетями и диверсионно-десантными подразделениями), и Особые отделы шести азиатских легионов, и территориальную контрразведку погранвойск. Военные разведчики, с которыми у нас к тому времени отладились на удивление приличные рабочие отношения, понятное дело, сочли это злостным нарушением конвенции, и с той поры я стал для Штаба округа «персоной нон грата». Мало того: именно об эту пору у нас произошел совершенно необъяснимый провал, стоивший жизни двум ценнейшим агентам-нелегалам. Я не успел тогда собрать неопровержимые доказательства (расследование свернули – по личному указанию Сеяна), однако все указывало на вполне преднамеренную утечку информации из Антиохии. Впрочем, как говорится, с паршивой овцы – хоть шерсти клок: за тот год мне удалось перетащить к себе на оперативную работу несколько ярких ребят из армейского спецназа; в их числе был, кстати, и Демиург.
Однако я отвлекся. Так вот, о Фабриции… Хорошо помню острое чувство зависти, охватившее меня при первом ознакомлении с возможностями той вроде бы небольшой агентурной сети, что сплел за эти годы прямо у меня под носом легкомысленный советник по культуре. По экстремистам резидент ГРУ работал мало (да это и не входило в его задачи), но зато уровень его информаторов и агентов влияния в рядах высшего руководства Иудеи просто поражал воображение. Только тогда я оценил наконец, какой титанический труд кроется за каждым взмахом перламутровых крылышек этого весеннего мотылька.
Должен признаться, что Фабриций порою безумно раздражал меня своей экстравагантностью, однако, как бы то ни было, измышляемые им головоломные комбинации всегда оказывались успешными. А поскольку я твердо убежден в том, что удачливость (или неудачливость) человека есть точно такое же врожденное качество, как цвет глаз или музыкальный слух, то взял себе за правило относиться к кунштюкам центуриона, как к своеобразному налогу на роскошь; верно ведь говорят – лучше с умным потерять, чем с дураком найти. При всем при этом я, как ни странно, доверял ему настолько, насколько вообще можно верить кому бы то ни было в такой специфической профессии, как наша. Именно по этой последней причине Фабриций стал одним из двоих людей, что-либо слышавших о «Рыбе», и единственным – посвященным в ее оперативные детали.
Итак, около полудня в четверг 13-го нисана советник по культуре при администрации прокуратора Иудеи Гай Фабриций заглянул к своему душевному другу Никодиму дабы поздравить того с Пасхой, и теперь вел с ним чинную беседу. Сначала, как водится, посудачили о городских новостях. Народ, например, с тихим ликованием обсуждает удивительное везение знаменитого повстанца Элеазара, человека-легенды, который опять сумел проскользнуть между пальцами у охотящихся за ним римских карателей, – хотя и потерял в этот раз многих своих людей. Советник кисло заметил, что удача, неизменно сопутствующая этому человеку, явственно свидетельствует о покровительстве Высших Сил; как полагает высокоученый член Синедриона, а не может ли Мессия – чисто теоретически! – явиться в обличье разбойника с большой дороги? (Именно Фабриций убедил меня в свое время сделать из Элеазара своеобразного «крысиного волка». Скажу не хвастаясь: это была действительно хорошая работа – за каких-нибудь три года превратить средней руки уголовника в единоличного лидера партизанского движения, методично сожравшего по ходу своего возвышения всех прочих полевых командиров центральной Иудеи. Что же до самой группировки Элеазара, то разведкой в ней ведает столь же легендарный Одноглазый Симон, он же «Щука», – связь по четным вторникам и нечетным средам через слепого нищего по правую руку от входа в кожевенный ряд…)
Затем, удостоверившись в конфиденциальности беседы, советник перешел к делу. Их с Никодимом связывает давняя дружба; с другой стороны, он с огромным уважением и симпатией относится к Иешуа Назареянину и его проповеди. Все это вынуждает его, Фабриция, совершить сейчас должностное преступление – разгласить служебную тайну. Вчера в канцелярию прокуратора Иудеи поступила от тайной службы докладная записка, содержание которой – чистым случаем – стало известно и ему. Из сообщения следует, что в ближайшем окружении Назареянина появился предатель, с помощью которого первосвященник Каиафа, судя по всему, готовит провокацию. Он, видимо, попытается изобразить дело так, будто в Иерусалиме созрел опаснейший заговор, главными действующими лицами которого являются Иешуа и Никодим. В своей ненависти к Никодиму, которая ни для кого в Иерусалиме не является секретом, Каиафа, несомненно, способен на любые гнусности. Поэтому советник настоятельно призывает своего друга воздержаться пока от общения с Назареянином, но при этом, если у него есть возможность, послать тому предупреждение о предательстве и просьбу покинуть Иерусалим хотя бы на некоторое время. Нет нужды повторять, что их разговор абсолютно конфиденциален, так что в своем предупреждении Никодиму следует упомянуть, будто утечка информации произошла внутри Синедриона.