– Хорошо, – прошептал он и убрал руки с ее плеч. – Я не хотел вас обидеть! Я безумно люблю вас! Если б вы сказали мне «умри!», я бы покончил с собой, не задумываясь! Простите за дерзкие слова и мое появление здесь! – Он развернулся и стал уходить. Но потом вдруг вернулся, протянул Маше книгу, завернутую в газету. – Я подумал, вам на природе захочется что-то почитать! Это великий роман!

Маша молча взяла книгу. Антон развернулся и ушел.

Она тут же закрыла глаза, постояла несколько минут, выжидая, пока, по ее расчетам, он скроется за деревьями. Открыла и вновь увидела его, затем вновь закрыла и еще плотнее сомкнула веки, словно от этого зависело его отдаление. Сколько времени она так простояла, Маша не знала, да и не хотела знать. Она вдруг поймала себя на мысли о том, что боится открыть глаза и не увидеть его. Так и произошло, деревья стояли стеной, Антона видно не было.

Маша почувствовала, что словно осиротела, чуть не выкрикнула его имя, бросилась вперед по тропинке в надежде догнать его. Вскоре выбралась из густых зарослей кустарника на поляну у края деревни, сплошь заросшей веселыми одуванчиками. И увидела остановку, небольшой рейсовый автобус как раз подошел, и в него садились люди. Маша сразу заметила среди пассажиров Антона. Хотела крикнуть, остановить его, но что-то мешало. И тогда она присела на лавочку, примостившуюся у забора крайнего дома. Ветки рябины прикрывали ее. Антон оглянулся, но Маши не увидел, вошел в автобус. Двери с шипением сомкнулись, автобус медленно тронулся с места. Маша проводила его долгим взглядом, потом поднялась и пошла к своему дому.

Когда Маша вернулась на дачу и вошла во двор, она поняла, что домой идти ей совсем не хочется. Она присела на ступеньку крыльца, открыла книгу и сразу же наткнулась на записку, написанную Антоном. Она тут же скомкала ее в ладони, но выбросить почему-то не решилась. Развернула, разгладила пальцами и стала читать, беззвучно шевеля губами. Ей казалось, она слышит его голос.

«Я дочитал роман к утру, и меня словно накрыло чистой прохладной волной! Возникли твои нежные глаза, лицо, слезы, и так захотелось увидеть тебя, просто увидеть, просто подойти и взять за руку, что я с трудом дождался утра, позвонил на вокзал, узнал расписание поездов, выпил кофе, потому как не спал ни минуты, да и не хотелось! Я понимал, что заявляться незваным гостем, да еще ранним утром, глупо, неприлично, но нетерпение просто сжигало, и я вышел из дома и пошел на вокзал пешком, чтоб хоть немного протянуть время. И одновременно это ожидание встречи с тобой наполняло такой радостью, таким светлым чувством, сравнимым разве что с послевкусием романа! И я подумал: есть что-то общее между тобой и настоящей большой литературой, хотя большинству людей эта мысль может показаться просто абсурдной! Быть может, именно эта литература избрала тебя своим проводником в другие души, и потому твоя душа наполнена ее светом? Одно я знаю совершенно точно: я уже не могу без большой литературы и тебя…»

Записка была не закончена и не подписана, но она так взволновала Машу, что щеки запылали. Маша приложила к ним ладони тыльной стороной, но это не помогло. Она сунула записку в карман, выскочила за калитку, словно автобус еще не ушел. Но тут же опомнилась – ведь сама видела, как от остановки отошел автобус, и Антон уже был в нем. Она остановилась, прислонилась к столбу у ворот и закрыла глаза. Ей хотелось увидеть все, что могло произойти между ней и Антоном, если бы он не уехал. Представила и увидела со всей живостью и откровенностью. И испугалась той силы, которая неудержимо влекла ее к этому пылкому и романтичному влюбленному мальчику… Она и сама совсем недавно была такой…

Беркутов нашел Лиду на складе. Та вдвоем с заведующей проверяла накладные. Он услышал еще издалека ее голос и понял, что жена все еще раздражена до крайности. По тому, как она себя повела после увиденного в кабинете, можно было подумать, что из-за него. Хотя говорили эти две женщины сейчас по делу. И конфликт, похоже, разгорался нешуточный.

– Почему цифры разные? На коробке двадцать два килограмма, а в накладной шестнадцать? На самом-то деле что, чему верить?! Разве вы не проверяли эту коробку? – сурово вопрошала она, и широкое некрасивое лицо кладовщицы пошло красными пятнами.

Когда на склад вошел Беркутов, Лида, увидев его, нахмурилась. Завскладом Валентина тут же начала оправдываться:

– Такого никогда еще не было, чтоб нас обманывали… Я доверяю накладным, все же документ!

Выслушав это первое объяснение, Беркутов обратился к заведующей:

– Валентина Иванна, я могу переговорить с Лидией Санной? Это недолго!

– Да-да, конечно! – обрадовалась она.

– Спасибо!

Валентина вышла. Беркутов подошел к жене:

– Что за фокусы, Лида?! Ты поставила меня в идиотское положение перед Зоей! Я не раз говорил тебе: выбрось из головы эти глупые фантазии! Между мной и Зоей Сергеевной ничего не было, нет и быть не может! У нас нормальные служебные отношения!

– Тогда почему в рабочее время вы сидите запершись вдвоем, выпиваете? Как прикажешь это понять? – сердито спросила она.

Беркутов улыбнулся:

– Извини, так получилось! Старшинов меня расстроил, мне не с кем было поделиться, вот я и…

– Решил поплакаться ей в жилетку?! Как же, больше ведь некому! Не жене же плакаться, сентиментальной дуре…

– Верочку уже не выпустят, – еле слышно выговорил он, и Лида тотчас онемела, потрясенная этой новостью. Беркутов вздохнул и добавил: – Не надо больше меня ревновать, хорошо?

Лида кивнула:

– Мы прожили с тобой двадцать два года! И ни разу у нас не возникало подобных недоразумений! Что это с тобой, а?

Лида шумно вздохнула.

– Как же не ревновать, когда Зойка не первый год по тебе сохнет? – Заметив, как муж снова нахмурился, Лида спохватилась: – Все, извини, больше не буду! У меня, видно, климакс, сама не пойму, что со мной творится. Раздражаюсь по мелочам, выплескиваю на тех, кто под руку попадется. И с тобой так и тянет поругаться! Прямо наваждение какое-то… – Она снова вздохнула.

Он обнял ее, погладил по спине.

– Все! Закончили! – твердым голосом проговорил Беркутов. – Мир, да?

Лида кивнула, уткнулась лбом ему в грудь.

14

Скачко ждал развязки. Ловля на живца должна привести к разоблачению «крота». И он был уверен, что скоро это произойдет. В ожидании развязки он налил себе горячего кофейку, достал бутерброд с сыром и начал жевать. Дзержинский с суровым и, как показалось Скачко, голодным осуждающим лицом с впалыми щеками смотрел с портрета на Скачко. Полковник приподнял стакан с кофе, приветствуя учителя, но жевать не перестал. Зазвонил телефон. Полковник быстро отложил бутерброд на лист бумаги, снял трубку и услышал голос Бокова:

– Он зашел в кабинет, взял папку и понес ее к себе в приемную!

– Понял! – ответил Скачко, затем положил трубку, еще раз взглянул на портрет Дзержинского и подмигнул ему.