В наушниках моего гермошлема — голоса, голоса. Конечно, тау-частицы, Стрелец, Плутон… Вдруг — быстрый, уверенный, напористый голос: «Я предупреждал, что в любой момент мы можем ожидать…»
Илья Буров! Бог ты мой, сколько же лет я не видела Ильюшку и Инну! Только в научной периодике встречаю их имена — они публикуют статьи (совместно написанные) по проблемам космогонии и планетологии. Обычно я их только бегло просматриваю, но одна статья, о приспособительных возможностях человека, поразила меня смелостью мысли и резкостью выводов. «Мы можем уже сейчас подтолкнуть медлительную телегу эволюции» — этими запомнившимися мне словами кончалась статья.
В Селеногорске, когда мы вылезли из скафандров, Инна Храмцова бросилась ко мне. Мы обнялись.
— Безумно рада тебя видеть, — сказала она.
— Я тоже…
Инна все такая же — хрупкая, тоненькая, с коротко стриженной каштановой гривкой. Только вот под глазами появились припухлости.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказала я.
Только бы не разреветься. Все равно не вернешь беззаботных институтских лет, моих «паладинов», парусных гонок. Не вернешь ничего и никого…
Чтобы справиться с собой, я стала расспрашивать Инну, хвалить ту статью — но она меня перебила. Сказала, что иногда жалеет, что не работает врачом, и что они с Ильей часто меня вспоминают. И как раз в это время подошел Илья.
— Здравствуй, Марта Роосаар, — сказал он, как мне показалось, подчеркнуто. — Здравствуй, лунный доктор. Как поживаешь?
— Хорошо, — сказала я.
— Рад слышать. Давненько не видно тебя на Земле. Ты что же — решила навеки поселиться в этой пещере?
Я не успела ответить: бурей налетел Костя Веригин.
— Илья, дружище! — закричал он. — Пойдем смотреть, как полыхает Стрелец. Инна, пошли!
Они помчались в обсерваторию, к большому инкрату.
А я пошла к себе по главному коридору. Ведь наш Селеногорск — просто длинный коридор, довольно круто поднимающийся вверх от предшлюзового вестибюля до купола обсерватории, а по бокам — ответвления, клетушки комнат, диспетчерская Космофлота, радиорубка, библиотека. Рядом с библиотекой — мой медпункт.
С утра мои девочки сравнивали энцефалограммы, объемные кардиограммы, ритмозаписи и прочие данные Алексея Морозова и Кирилла Мухина. Конечно, имен я им не назвала. Просто — велела искать отклонения. Но какие там отклонения у этих парней, будто сваренных из титанового сплава!
Я взяла к себе все материалы, пересмотрела снова… нет, ничего не могу решить. Сижу как потерянная, и одно только отчетливое желание — выреветься как следует. По-бабьи, в голос, навзрыд. Я-то не из титанового сплава… И эта встреча с Инной что-то разбередила в душе… Поплакать бы над незадавшейся жизнью. Но, видно, разучилась плакать.
Тут в дверь постучали. Я еле успела смахнуть карточки и пленки в ящик стола, как на пороге встал Алеша. В это время ему, вместе со всем экипажем Второй Плутоновой, полагалось быть на корабле — Прошин установил весьма жесткий режим занятий и тренировок. Я спросила: что случилось? Он ответил, что сейчас в библиотеке начнется дискуссия, и по этому поводу у них отменены занятия. «Вот, — сказал он, — зашел за тобой». Я сказала, что приду в библиотеку позже. Разговор иссяк. Но, вместо того чтобы уйти, Алеша продолжал топтаться у двери. Посмотрела я на него — и поразилась. Нет обычной победоносной улыбки, и светло-серые глаза как будто потемнели и смотрят невесело. Впервые вижу Алешу таким. «Хочу спросить. Марта, — говорит он, понизив голос. — Зачем приходил к тебе вчера Прошин?» Я растерялась немного. Сказать правду нельзя, а врать я совсем не умею. «Приходил посоветоваться, — отвечаю как можно спокойнее, — по одному вопросу космической медицины». Уж не знаю, натурально у меня получилось или нет. Вижу — он стоит, ожидает, не скажу ли я конкретнее. Я молчу. Он, видимо, счел нужным пояснить. «Проходил, — говорит, — по коридору и увидел, что Прошин в медпункт зашел». — «Ну и что?» — спросила я. «Да нет, ничего… Так ты приходи в библиотеку». Улыбнулся как-то вымученно и тихонько притворил за собой дверь.
Вот так, значит. Вовсе ты, дорогой мой Алеша, не уверен, что пойдешь в экспедицию. Ты разыгрывал несокрушимую уверенность, лицедей этакий. Нет, нет, не так. Он ведь просто убеждал самого себя.
Зато теперь уверенность пришла ко мне. Над чем я ломаю голову, глупая? Не пойдет Алешка в погибельный этот полет. Правильно поступаю я или неправильно, а он не полетит. Не хочу, чтобы он ушел и не вернулся — вот и все.
Я включила диктограф и продиктовала заключение. Оно получилось коротким и, надеюсь, вполне основательным. Функционально нервная система К.И.Мухина представляется более предпочтительной… Я выдернула листок из машинки, подписала и сунула в ящик стола. Завтра утром отдам его Прошину. И хватит об этом.
Записала все это в дневник. А теперь пойду в библиотеку, хотя не очень-то хочется мне слушать про тау-частицы, будь они неладны.
12 апреля, вечер
Когда я вошла в библиотеку, Костя Веригин заканчивал свое сообщение. Он торопился, глотал слова и быстро набрасывал указкой-лучом на экране схемы и цифры. Потом Шандор Саллаи вознес над собранием свою великолепную седую голову, на которой всегда так аккуратно лежали волосок к волоску. Я не очень прислушивалась к его суховатой речи.
Тесное помещение было набито людьми сверх меры. Несколько ребят из обсерватории сидели на книжных стеллажах, а один оседлал кинопроектор. Черноволосый крепыш, сидевший в заднем ряду, поднялся, уступая мне место, но я покачала головой — не хотелось сидеть. Так и осталась стоять у двери. Этот крепыш и есть Мухин. Я смотрела на его характерный профиль с выпирающей нижней челюстью, смотрела со смутным ощущением вины. Что ни говори, а выбор мой сделан пристрастно. Знаю: Мухин рвется в экспедицию так же пылко, как и Алеша, и выходит, что я его облагодетельствовала. Но в то же время… Ох, запуталась я что-то.
Алеша сидел спиной ко мне, я видела его высокий затылок с ложбинкой. Странно, но я вдруг испытала почти материнское чувство, глядя на эту совершенно детскую ложбинку. Рядом с Алешей примостился сухощавый остроносенький человек, я знала его главным образом по восторженным отзывам Алеши. Это был Лавровский, довольно известный биолог, тоже входивший в состав Второй Плутоновой. Он, как я знала, принял какое-то участие в странной истории, приключившейся несколько лет назад с Алешей и Заостровцевым у Юпитера. Иногда мне попадаются статьи Лавровского, но читать их я не могу — не по зубам.
Шандор кончил говорить и сел. Раздался резковатый голос Бурова:
— Следует ли понимать вашу речь, учитель Шандор, в том смысле, что мы наблюдаем непредвиденный пик Активной Материи?
— Я этого не говорил, — сухо ответил Шандор. — Наблюдаемый стохастичный выброс тау-частиц пока не дает оснований менять принятую периодику Активной Материи.
— Пока! — Буров порывисто поднялся. Волосы над высоким его лбом торчали вперед и, в стороны, а худое лицо казалось перечеркнутым длинной линией рта. — Прошу обратить внимание на это многозначительное «пока»! Сегодня менять периодику не будем. Завтра — тоже. Пусть пройдет приличный академический срок, появится не менее полутора тонн новых трудов, не вносящих в проблему ни единого бита новой информации, — и тогда учитель Шандор соблаговолит подогнать под наблюдаемый выброс новую периодику…