Опять задумался Горгий. Предложение, видят боги, было выгодно. Но не прогадать бы… Сам Миликон обещал набить корабль чернобронзовым оружием, которое так нужно Фокее… Тут многое решалось, в том числе и самое важное – быть или не быть ему, Горгию, хозяином собственного дела…
– Не осудите, торговые люди, если не сразу отвечу, – сказал он. – Подумать надо.
– А чего ждать? – сказал Карутан, выбросив вперед руки ладонями кверху. Видно, нетерпеливый он был, а может, просто товар у него больше, чем у других, залежался. – Выгодно для тебя – талант с восьмой! Бери, пока не поздно.
– Погоди, – прервал его Дундул. – Сколько времени будешь думать, фокеец?
– Ну, дня два.
– Мы наведаемся. Время такое, что долго думать – тебе же в убыток…
Тут откуда ни возьмись въехали на причал трос конных в желтом. Колыхались гребни над скучающими лицами, бренчала сбруя. Подъехали вплотную. Один, с начищенными медными наплечниками, сказал с простецкой ухмылкой:
– Рано встаете, почтенные купцы. Еще ночная стража не сменилась, а вы уж торг завели.
– Тебе-то что? – вскипел Карутан. – Знай свое место, а в наши дела не суйся.
Стражник зевнул, не прикрывая рта ладонью. Сказал равнодушно:
– Велено нам смотреть, чтобы у фокейского корабля не толпились. Идите, почтенные, по своим домам.
– Это мы – толпа? – закричал Карутан, брызгая слюной. – Да как ты смеешь!..
Он замахал руками перед лошадиной мордой. Лошадь запрядала ушами, фыркнула, попятилась.
– Ты, почтенный, на стражу светозарного Павлидия руками не маши, – сказал стражник, тихонько наезжая на него. – Добром говорю – ступайте отсюда.
Дундул потянул Карутана за рукав, сказал:
– Не связывайся. Пойдем.
И неторопливо пошел к носилкам. Карутан последовал за ним, но не выдержал – оглянулся, крикнул:
– Совсем обнаглели, скоты!
Старший стражник тронул коня, догнал Карутана, легонько ткнул в зад древком копья…
Горгий вернулся на корабль. Хмуро посмотрел на матросов, столпившихся у борта.
– Не нравится мне это, – заворчал Неокл. – Сколько хожу но морю – нигде не видел, чтобы людей от торговли копьями отгоняли. Уходить отсюда надо, Горгий.
– Чего испугался? – кинул Горгий, проходя мимо. – Ты ведь и раньше в Тартессе бывал.
– Бывал, а такого не видел. Прежде без помехи торговали. Уходить надо…
Пыльно, жарко у крепостной стены. Кругом полно рабов – разгружают телеги с камнем. Кричат погонщики, мычат быки, скрипят осями колеса, вырезанные из цельного куска дерева. У самой стены звенят острыми теслами каменотесы, ровняют камни под наугольник. Стена – вся в лесах и подмостях: наверху каменщики наращивают по царскому повелению стену. Подносчики камня и извести бредут по лесам вверх-вниз. Там, где мешают известь с песком, рядами стоят корзины с яйцами. Рабам такая работа – праздник: в известь для царской кладки подмешивают только белок, а желток от рабов не уберечь, все равно выпьют.
Стражники, приставленные стеречь рабов, уже по горло сыты яичным желтком. Скучают в тени, поглядывают на солнце – скоро ли гнать рабов к жилью, а самим на отдых.
Толста крепостная стена – два воина в полном вооружении, идя по ней, свободно разойдутся. Высока стена, а станет вдвое выше.
Купец Амбон старается для царя. Сам стоит на солнцепеке, сам смотрит, чтобы работа шла скорее. Два раба держат над ним богато расшитый заслон от солнца.
– Ровнее кладите! – кричит Амбон. – Не сарай строите, а царскую стену! Эй ты, собачий сын, пошевеливайся с известью! Тебе говорю!
Раб и ухом не ведет на крик. Амбон сердится, велит Надсмотрщику взбодрить ленивого раба палкой.
– Скорее! – кричит, не жалея голоса. – Шевелитесь!
Подошел домашний раб в короткой одежде, согнулся в поклоне:
– Почтенный Амбон, там тебя купцы ожидают. Почтенный Дундул и еще один…
– Пусть ждут, – отвечает охрипший Амбон. – Некогда мне. Скажи им: царское повеление выполняю. Ну, чего там застряли?!
Жарко Амбону, борода взмокла от пота, завитые колечки распустились, обвисли. Под богатые одежды набилось пыли – дважды уже приказывал рабу чесать спину резной палочкой. Дивятся надсмотрщики – и чего торчит на лесах почтенный купец, все равно ведь ничего не понимает в кладке, только покрикивает: скорее, скорее… А скорее разве бывает? Раб ведь как? Только отвернешься, а он уж бездельничает. Известное дело: рабу лишь бы время тянуть – от похлебки до похлебки.
Старается почтенный Амбон: пусть все видят, сколь ревностно исполняет он царский указ. С каждым уложенным камнем приближается к нему заветное звание. Потому и терпит он пыль и жару, потому и торопит…
Купцы сидели под тенью шелковицы во дворе Амбонова дома. Второй час ждали хозяина, твердо решили дождаться.
– Мух развелось этим летом – погибельно, – сказал, зевая, седобородый Дундул. – И откуда они только берутся?
– Известно, откуда: от стражников, да поглотит их утроба Черного Быка, – откликнулся Карутан. – Их не меньше, чем мух, развелось.
– Одни стражники у тебя на уме. Не задевал бы их – обошлось бы без обиды.
– Обнаглели! – кипятился Карутан. – Помню, отец каждую луну дарил уличному стражнику две монеты, так тот с поклонами пятился, по ночам ходил вокруг двора, оберегал от воров.
– Что поделаешь, другие времена настали. Мой дед при покойном царе в совете старейшин сидел, и царь слушал, что посоветуют.
Тут Дундул подозрительно покосился на откормленного вольноотпущенника, который в углу двора усердно начищал серебряные кошачьи ошейники. Не понравился ему раздвоенный кончик носа вольноотпущенника, и он замолчал, не стал продолжать опасного разговора.
Карутан проследил его взгляд, сказал с усмешечкой:
– Уже и ошейники приготовил для кошек почтенный Амбон. В блистательные выбивается.
Помолчали, пока не ушел вольноотпущенник.
– Слышал я, – сказал Дундул, – будто почтенный Самбак начал выделывать кошачью сбрую. А ведь какой купец был!
– Меня хоть серебром завали, а я постыдным товаром торговать не стану.
– Не зарекайся, – вздохнул Дундул.
Карутан с ожесточением плюнул в бассейн, и тут как раз во двор вошел долгожданный Амбон.
– Хвала Нетону, почтенные, – бросил он, на ходу скидывая одежды, и полез в бассейн.
– Да хранит тебя Черный Бык, – вызывающе ответил Карутан.
Амбон, зажав ноздри и уши, с головой погрузился в воду. Фыркая, вылез на верхнюю ступень. Подскочил раб, обтер хозяина, подал сосуд с благовонием. Амбон понюхал и сказал, хлопая себя по жирной груди: