— Поздравляю.
— С чем?
— А вы не слыхали? — спросил он и рукавом вытер нос.
— Нет, — раздражилась она. — Не слышала. Говори.
— Говорю, говорю, — он подпрыгивал и дул на озябшие руки. — Вчера районная дума… Ваши коммунисты… Подавляющим большинством… В порядке восстановления исторической справедливости и сохранения культурных ценностей… решили опять вашего идола, ирода вашего на место поставить.
Сказав такие слова, Пухов слегка попятился назад и застыл, ожидая бурной реакции, и мы вправе были бы предположить нечто подобное. И в самом деле, будь Аглая молода и здорова, ее организм наверняка б отозвался на новость соответственным образом — и сколько бы адреналину выплеснулось в горячую кровь, какая торжественная мелодия прозвучала б в ушах, невозможно даже представить. Но организм был стар, функционировал вяло и невпопад, и новость не произвела на него должного впечатления.
— А ты-то чего радуешься? — спросила она. — Тебе-то что? Разве тебе Сталин дорог?
— Мне-то не дорог, — признался Пухов. — Но у меня эстетическое соображение. Стоит этот пьедестал посередь площади, как пуп неприкаянный, безобразит весь город. Стыдно перед приезжими. Так вот надо ж на него в конце-то концов хоть кого-то поставить.
— Надо, — согласилась она безразлично и пошла к выходу, оставив дежурного застывшим в недоумении.
В привокзальном сквере под памятником Ленину на лавочке сидел осыпанный снегом пьяный бомж с редкой бороденкой, в заскорузлой дубленке и вязаной шапке. Он дремал с бутылкой в руке, но, услышав шаги, проснулся, посмотрел на Аглаю и поманил ее пальцем, словно приглашал к тайному общению.
— Что? — спросила она, приблизившись.
Бомж крутнул головой, как бы желал убедиться в отсутствии лишних глаз и ушей.
— Я себя, — сообщил он ей шепотом и подмигивая, и показал пальцем вверх, — под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше. Понятно?
— Понятно, — сказала Аглая. — Хорошо б, ты себя бы еще помыл.
Ей самой ее шутка понравилась, отчего улучшилось настроение и самочувствие. Она прибавила шагу.
Погода была безветренная, сыпался редкий влажный снег.
Путь Аглаи лежал чуть в стороне от Аллеи Славы, но она решила завернуть сюда, посмотреть, что происходит. Здание казино «Колесо фортуны» было недавно отремонтировано, покрашено и выглядело празднично, не то что в прошлом, когда здесь был райком.
«Вот, — подумала Аглая недоброжелательно о владельцах казино. — Столько денег потратили на ремонт! А на райком бы этих денег тратить не стали.»
И она была права. Эти люди ни за что не стали бы тратить столько денег на райком КПСС, на обком КПСС и даже на ЦК КПСС, сколько они тратили на свои казино, рестораны, гастрономы, ночные клубы и прочие заведения.
Как ни странно, пространство перед казино пока оставалось почти прежним, хотя ветер перемен и тут кое-что зацепил. Районная Доска Почета стояла на своем месте, но овальные рамки, где раньше, как в колумбарии, помещались портреты передовиков, теперь были пусты или заполнены объявлениями о продаже и покупке квартир, породистых щенков и суперсжигателей жира. А на Аллее Славы к могилам героев революции, гражданской войны и Великой Отечественной прибавились герои новейшего времени. В семидесятых годах здесь похоронили директора гастронома, в начале восьмидесятых — двух афганцев, включая фиктивного Ваньку Жукова, а в самые последние времена к ним присоединились президент фонда «Достойная старость», в уголовном мире известный как Валидол, и президент банка Мосол. Валидола взорвал Мосол. Кто расправился с Мосолом, для органов было загадкой, но люди, в органах не служившие, точно знали, что это сделал Феликс Булкин, он же Чума, преуспевающий бизнесмен и политик. Авторитетов похоронили по церковному обряду, обоих с размахом. Участвовали местная братва, представители деловых кругов и творческой интеллигенции. Из Москвы приехали несколько коллег на джипах и «мерседесах», а Чума прибыл на ЗИЛе-114, говорили, что именно на этой машине ездил Брежнев. На могиле Валидола поставили мраморную плиту с вмурованным в нее радиатором от «мерседеса», а над Мосолом вознесся бронзовый Прометей с приваренным к его печени орлом.
Остальные захоронения: комиссара Розенблюма, капитана Миляги и Андрея Ревкина — пришли в запустение, но сейчас были припорошены снегом и выглядели неплохо.
Еще издалека Аглая увидела, что на площади густится толпа. Это видение вызвало в ее памяти воспоминание пятидесятилетней давности: когда открывали памятник. Но что это могло быть сейчас?
Она подошла к толпе. Люди стояли у пьедестала в несколько рядов полукругом. Задние поднимались на цыпочки, пытаясь разглядеть, что там, впереди. Аглая тронула за плечо стоявшую перед ней закутанную в платок сутуловатую женщину и спросила, что здесь происходит.
— Черт женится на свинье, — обернувшись к ней, сообщила Шурочка-дурочка.
— Чушь плетешь, — шепотом сказал стоявший рядом с дурочкой мужчина и объяснил Аглае, что накануне возвращения памятника на законное место происходит освящение пьедестала. Аглая протолкалась дальше вперед и увидела отца Редиску, который в полном облачении двигался вокруг пьедестала, держа в левой руке крест, а в правой — большую размочаленную кисть, вроде малярной. Рядом с батюшкой шаркал подошвами престарелый дьякон отец Петр Поросянинов с жестяным ведром. Батюшка макал кисть в ведро, обрызгивал пьедестал, приговаривая нараспев:
— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа совершается освящение подножия под изваяние раба Божия Иосифа, которому стоять здесь отныне и присно и во веки веков. Аминь!
На церемонии присутствовали глава районной администрации Жердык, председатель городской думы, начальники районных управлений милиции, ФСБ, прокуратуры, председатель районного суда, начальник местного гарнизона, президент агробанка, Чума и два других вора в законе и какой-то человек в потертом пальто, очень худой, с желто-зеленым лицом, с большими глазами, длинными седыми и спутанными волосами, свисавшими из-под сильно помятой шляпы. Аглае показалось, что она этого человека где-то когда-то видела, может быть, в прошлой жизни. Собравшиеся внимали проповеди терпеливо и с тем же смирением, с каким когда-то выслушивали партийные доклады о выполнении планов и скором наступлении коммунизма. С той только разницей, что тогда они после каждой цифры аплодировали, а теперь в нужных местах, дергая головой, быстро и неумело крестились. Желто-зеленый старик делал это истовей и чаще других.
Закончив обряд, священник положил кисть в ведро, передал крест Поросянинову и обратился к собравшимся с неформальной проповедью, в которой кратко рассказал биографию Сталина.
— Это, — сказал он, — была сложная биография сложного человека. В отрочестве он решил посвятить себя Богу, поступил в семинарию, но потом, искушаемый дьяволом, соблазнился сатанинским псевдоучением и отошел от Бога. Но можно сказать, что дьяволу не удалось одолеть его полностью. Вы помните, во время войны, когда над нашей родиной нависла большая опасность, именно Сталин распорядился дать церкви больше свободы. Пути Господни неисповедимы, и пути человеческие к Богу трудно предвидимы. И мы не знаем, к чему пришел бы этот безусловно грешный человек, если бы его жизнь оказалась более длинной.