День выдался чудесный, и Морозини захотелось заказать коляску. Так он поступил когда-то в Варшаве и сохранил о той поездке приятнейшие воспоминания. Но внезапно Альдо сообразил, что у него очень мало шансов наткнуться в Праге на кучера, говорящего по-французски, по-английски или по-итальянски. Кроме того, дом загадочного человека, с которым ему предстояло встретиться, Иегуды Ливы, стоял в старинном еврейском квартале, и, чтобы остаться незамеченным, лучше ему отправиться туда пешком. Он еще успеет прокатиться в экипаже, когда соберется подняться к королевскому дворцу и поискать там тень императора Рудольфа II, пленника собственных грез... а его машине лучше постоять в гараже отеля.
Альдо торопливо спустился по лестнице из тикового дерева – гордости отеля, в отделке которого соединились драгоценные породы древесины, золоченые украшения, витражи, узорчатые перила и тающая живопись Мухи, подошел к портье и спросил, не может ли тот раздобыть для него карту старого города.
– Разумеется, ваша светлость! Осмелюсь посоветовать вам, если вы располагаете свободным временем, отправиться туда пешком...
– Отличная идея! – протрубил за спиной Морозини слишком хорошо знакомый голос. – Может, пойдем вместе?
Сраженный этим ударом судьбы, Альдо обернулся и в ужасе уставился на фланелевый в полосочку костюм и пестрый галстук Алоизиуса С. Баттерфилда, которые сегодня утром он дополнил еще и соломенной шляпой с ярко-красной лентой – ну прямо-таки ходячий флаг! Откуда этот фанфарон выскочил в такой ранний час? Да и вообще, ложился он спать или нет? Слегка помятый костюм наводил на мысль, что его обладатель со вчерашнего дня не переодевался и, возможно, спал одетым.
Морозини все-таки сумел изобразить на своем лице улыбку, которой не поверил бы ни один из тех, кто хорошо его знал.
– Прошу вас меня извинить, мистер Баттерфилд, – произнес он со всей любезностью, на какую в этот момент был способен, – мне не хотелось бы нарушать ваши планы...
– О, у меня нет никаких определенных планов, – отозвался американец. – Я только позавчера приехал, и у меня полно времени. Я, понимаете ли, прибыл сюда по просьбе жены, чтобы разыскать оставшихся в живых членов ее семьи. Ее родители жили в одной из окрестных деревень, потом, как многие другие, эмигрировали в Кливленд и стали работать на заводе. Это было как раз перед тем, как она родилась. И вот, раз уж я отправился в Европу улаживать кое-какие дела, она попросила меня заняться поисками...
– И не поехала с вами? Как странно. Неужели ей не хотелось увидеть эту прекрасную страну?
Баттерфилд опустил голову, и на его лице появилось скорбное выражение.
– Она, бедняжка, не отказалась бы, только вот очень больна. Она лишена возможности передвигаться, а я должен сделать для нее фотографии, – прибавил он, указывая на лежавший на соседнем столике фотоаппарат.
– О, как жаль, – сочувственно начал Альдо, но болтливый американец, видимо, решил, что ему есть еще что сказать собеседнику:
– Теперь вы понимаете, почему мне так хочется купить ей украшение по вкусу? Так что вам придется хорошенько подумать и поискать то, что могло бы ей понравиться. Цена значения не имеет... Может, обсудим это по дороге?
Подавив тяжелый вздох, Альдо собрался с силами и ответил:
– Я подумаю, и, если вам будет угодно, мы поговорим об этом позже. А сейчас я хочу погулять один. Не обижайтесь на меня, но, когда мне предстоит знакомство с новой местностью, я предпочитаю делать это в одиночестве. Я не люблю делиться впечатлениями. Желаю вам приятно провести день, мистер Баттерфилд, – прибавил он любезным тоном, взяв из рук портье карту, которую тот подал ему, возведя глаза к небу и тем самым выражая глубочайшее сочувствие. И вышел, на ходу взмолившись Господу, чтобы американец проявил деликатность и не пустился бы в погоню. Через несколько минут, немного успокоившись, князь уже шагал в сторону Влтавы: свод правил хорошего тона для путешественника обязывал его первым делом направиться к Карлову мосту, одному из красивейших и самых знаменитых в мире мостов.
Мощенную камнем дорогу, протянувшуюся над Влтавой между Градчанами и Старым городом, охраняли двойные готические ворота, заостренные кверху, словно мечи; этот триумфальный путь несли на себе средневековые опоры, шагающие через воспетый Сметаной стремительный и величественный поток. Словно в почетном карауле по обеим сторонам моста выстроились три десятка статуй. Все вместе производило сильное впечатление, которое не могла испортить даже шумная и пестрая толпа, заполнявшая мост в погожие дни и состоявшая большей частью из зевак, но еще из Певцов, художников и музыкантов. Альдо остановился, завороженный яркими красками и берущей за душу мелодией цыганской скрипки, постоял минуту и почти с сожалением шагнул под высокий свод ворот, чтобы направиться к следующему чуду – Староместской площади, над которой возвышались Пороховая башня и два шпиля церкви Тынской Богоматери. Выкрашенные в разные цвета, роскошно отделанные здания – жемчужины зодческого искусства, стоявшие вокруг площади, создавали удивительный архитектурный ансамбль, в котором готика, барокко и ренессанс соединялись воедино благодаря белым аркадам.
Морозини снова вспомнил Варшаву, рыночную площадь, по которой ему так нравилось гулять, но здесь все было еще более непривычным. Прямо под открытым небом ремесленники вырезали по дереву и тачали кожу, выступали кукольники с марионетками, передвижные кухни торговали маринованными огурчиками, которыми так любят лакомиться пражане, и знаменитыми сосисками с хреном. И вместе с тем казалось, что в любую минуту откуда ни возьмись здесь появится кортеж бургомистра, направляющийся к прелестному зданию ратуши, или на площадь выйдут хорватские гвардейцы императора, волокущие какого-нибудь осужденного преступника к эшафоту. Белые голуби взлетали над «домом с золотым единорогом», над «домом с каменным барашком» или «с колоколом», проходили, смеясь и болтая, женщины с корзинами в руках, дети запускали юлу. Казалось, время здесь уже давно остановилось и кружит на месте вместе со стрелками больших, украшенных знаками зодиака часов на ратуше с их лазурным циферблатом и двигающимися фигурками Христа, апостолов, смерти...
Через площадь – так же, как в Варшаве, – можно было попасть в еврейский квартал; справившись с картой, Альдо направился туда. Однако обернувшись, чтобы напоследок полюбоваться розовым фасадом, украшенным, восхитительным ренессансным окном, он заметил белую фигуру под шляпой с красной лентой. Ни малейших сомнений! Это был американец, вооруженный фотоаппаратом. Чтобы проверить свои подозрения, Альдо спрятался за уличный лоток и оттуда стал наблюдать за нахалом: тайный голос нашептывал ему, что Алоизиус выслеживает его...
И в самом деле, тот завертел головой, явно отыскивая пропавшего вдруг князя. Чтобы окончательно в этом убедиться, Альдо снова показался и встал перед статуей предтечи Реформации Яна Гуса, сожженного в Констанце в XV веке и стоявшего здесь на своем бронзовом костре вечным укором и проклятием палачам. Альдо хотел проверить, подойдет ли к нему американец, но тот, напротив, проворно спрятался за памятник. Тогда Морозини двинулся дальше. Но, решив не рисковать, он не пошел в гетто, а углубился в извилистые живописные улочки на противоположной стороне площади и составлявшие старую часть города, и там замедлил шаг. Он приметил вывеску, украшенную кружкой пива с шапкой пены, низкие окна с бутылочного цвета стеклами в свинцовых переплетах, вошел в пивную и сел за столик у окна. Минутой позже он увидел своего преследователя – потеряв князя из виду, Алоизиус явно его искал. Все это совсем не нравилось Альдо!