Прихлебывая превосходное свежее пиво, поданное не менее свеженькой девушкой в национальном костюме, венецианец старался разгадать загадку, которую задал ему этот бестактный и упрямый тип. Чего ему, собственно, от него надо? Ни его слова, ни тот факт, что американцу были известны его имя и род занятий, не могли заставить Морозини поверить в горячее желание Алоизиуса купить у него историческую драгоценность. Альдо не в первый раз приходилось иметь дело с американцами, иногда несносными, почти как назойливая леди Риббсдейл, или другими, подобными ей, но все это не шло ни в какое сравнение с уроженцем Кливленда. Что-то здесь было не так.
Внезапно вспомнив то, что рассказывал ему Ротшильд об одной особенности Праги, он знаком подозвал к себе официантку.
– Скажите, фрейлейн, – спросил Альдо, бросив взгляд на улицу, – мне говорили, что в этом доме есть еще один выход. Это правда?
– Конечно, сударь. Вы хотите, чтобы я вам его показала?
– Вы не только красавица, но и умница! – улыбнулся Альдо, расплачиваясь за пиво. – Как-нибудь загляну к вам еще...
В поле его зрения снова появилась шляпа с красной лентой. Баттерфилд возвращался, явно намереваясь зайти в пивную, но, когда он Переступил порог, девушка уже увлекла Морозини в глубину темного коридора, который, сделав поворот, вывел его на загроможденный бочками задний двор. За ними, под дугой свода, виднелась другая, оживленная улица. Альдо выбежал на нее, остановился, чтобы сориентироваться, потом вернулся на Староместскую площадь и зашагал к началу улицы, ведущей прямиком в еврейский квартал. Стены домов здесь хранили следы старой ограды.
Он дошел до Йозефова и двух его главных достопримечательностей: старого еврейского кладбища и Староновой синагоги. Последняя более всего интересовала венецианца – человек, которого он искал, Иегуда Лива, служил там и жил в соседнем доме. Князь долго стоял, рассматривая старейшее в Праге еврейское святилище, выстроенное в XIII веке. Эхо было почтенного вида здание, обособленно стоявшее на маленькой площади; нижняя его часть была широкой и низкой, над ней возвышалось нечто вроде часовни с двойным шпилем и такой высокой крышей, что, казалось, она вдавливает синагогу в землю. Альдо дважды обошел ее кругом, не зная толком, что делать дальше.
Следуя советам барона Луи, он должен был дождаться приезда Адальбера, но что-то подсказывало ему, что с вручением рекомендательного письма лучше не медлить. И все же некий священный трепет мешал Альдо на это отважиться. Он немного прошелся по узким и темным улицам еврейского квартала.
В отличие от варшавского гетто пражское не сохранило прежней архитектуры – кривых, налезающих друг на друга домишек на грязных улочках. В 1886 году император Франц-Иосиф приказал разрушить его и таким образом оздоровить место, где до того привольно жилось лишь тараканам. Пощадили только синагоги и маленькую ратушу, в которой решались внутренние дела еврейского квартала. И все же не прошло и тридцати лет, как новый квартал сумел обрести прежнюю живописность благодаря лепившимся один к другому узеньким домишкам, большим и неровным камням мостовой, лавочкам старьевщиков, мастерским холодных сапожников и маленьким харчевням, крытым проходам и наружным лестницам, где вечно сушилось белье. Запахи капусты, вареного лука и супа из репы смешивались с еще менее благородными испарениями, и только у дверей молитвенных домов их заглушал запах ладана.
Все еще охваченный сомнениями, Морозини никак не решался ступить за ограду старого кладбища, походившего на море, на котором Некий чародей остановил волны: серые могильные камни теснились и напирали друг на друга среди кустов жасмина и бузины. И тут внезапно он увидел человека, одетого в черное, с пейсами, свисавшими из-под полей круглой шляпы: тот только что вышел из синагоги и теперь старательно запирал дверь огромным ключом. Морозини приблизился к нему:
– Извините, что осмеливаюсь обратиться к вам, но не вы ли раввин Лива?
Выглянув из-под черной шляпы, человек внимательно всмотрелся в незнакомое лицо, потом ответил:
– Нет. Я всего лишь его недостойный служитель. Что вам от него нужно?
Тон был отнюдь не дружелюбный, скорее даже враждебный. И все же Альдо притворился, будто не замечает этого.
– Я должен передать ему письмо.
– Давайте!
– Я должен передать письмо в собственные руки и, поскольку вы не раввин...
– От кого письмо?
Этого Морозини уже не мог стерпеть.
– Я начинаю думать, что вы и в самом деле «недостойный» служитель. Какое вы имеете право интересоваться перепиской вашего хозяина?
Лицо человека между черными спиралями волос стало багровым.
– Так что же вам нужно?
– Чтобы вы проводили меня к нему... вот в этот дом, – ответил князь, уже поняв, что это – тот самый дом, какой ему нужен. Потом прибавил: – И, разумеется, чтобы вы обо мне доложили, если раввин Лива соблаговолит меня принять.
– Идемте!
При внимательном взгляде можно было заметить, что дом раввина намного старше соседних: его стены были того темно-серого оттенка, какой обретается лишь с веками, окна с цветными стеклами в свинцовых переплетах тянулись вверх под стрельчатыми сводами, а низкую дверь, которую человек открыл ключом, почти таким же большим, как ключ от синагоги, украшала поблекшая от времени звезда с пятью лучами. Морозини подумал, что этот дом тоже, должно быть, уцелел еще с тех времен, когда все кругом сносили.
Вслед за своим провожатым князь поднялся по каменной лестнице, обвивавшейся вокруг центрального столба, но, когда они оказались перед дверью, выкрашенной потускневшей красной краской и висевшей на железных петлях, служитель попросил гостя отдать ему письмо и подождать здесь.
– За этой дверью есть только его руки, больше ничьи. Клянусь спасением души, никто другой к письму не притронется...
Альдо молча отдал то, что у него просили, и, прислонившись к каменному столбу, стал ждать. Долго томиться ему не пришлось. Вскоре дверь открылась, и тот же служитель, ставший вдруг очень почтительным, склонился перед ним, приглашая войти.
Альдо ступил в комнату, занимавшую, как во времена Средневековья, весь этаж. Однако сходство этим не ограничивалось. Хотя день был солнечным, комнату освещали высокие и толстые свечи, горевшие в железных семисвечниках, и этот смутный свет действительно был необходим – так темны были своды и узки оконные проемы с красными и желтыми стеклами в свинцовых переплетах. Человек, находившийся в комнате, тоже казался выходцем из прошлого. Он выглядел так, что, однажды увидев, его уже нельзя было забыть. Необыкновенно – особенно для еврея! – высокого роста, очень худой; с костлявых плеч до самого пола спадали складки длинного черного одеяния; длинные, совершенно белые, отливавшие серебром волосы покрывала бархатная ермолка. Но самым удивительным, без сомнения, было его морщинистое бородатое лицо и горящий взгляд темных, глубоко ушедших под властные брови глаз.