Без единого слова, без улыбки она поправила подушки Альдо, помогла ему сесть и поставила перед ним поднос.
– Извините меня, но я не голоден, – сказал князь чистую правду: его совсем не соблазняла предложенная ему вместе с чашкой чая молочная кашка, напоминавшая английскую овсянку.
Ничего не ответив, женщина сдвинула густые брови и непреклонно указала пальцем на еду. Это, по-видимому, означало: раненому ничего другого не остается, как подкрепиться. После этого суровая особа вышла из комнаты.
Альдо без сожаления отдал бы левую руку за чашку крепкого кофе и горячие булочки Чечины. Но делать было нечего. Если он хочет набраться сил, – а это просто необходимо, – то должен поесть. Вздохнув, он осторожно попробовал с ложечки и убедился, что кашка горячая, очень сладкая и пахнет ванилью. А коль скоро ему все равно не удалось бы без посторонней помощи избавиться от подноса, Альдо принялся поглощать содержимое плошки, отчего сразу почувствовал себя намного лучше. А чай и вовсе оказался превосходный – индийский, с плантаций Дарджилинга, и очень хорошо заваренный. Альдо воспрял духом – что и говорить, все могло бы обернуться гораздо хуже. Он уже заканчивал есть, когда дверь отворилась, пропуская Адальбера, широко улыбнувшегося при виде этого зрелища:
– Похоже, дела идут на лад? Цвет лица у тебя несколько землистый, но, надеюсь, со временем это пройдет. Во всяком случае, ты выглядишь гораздо лучше, чем вчера вечером!
– Вчера вечером? А давно я здесь?
– Почти двое суток. И хозяева ухаживают за тобой, не жалея сил...
– Я отблагодарю их. Но, насколько я понял, я все еще нахожусь в гетто?
– Надо говорить: еврейский квартал, или Иозефов, – менторским тоном поправил его Адальбер. – И можешь возблагодарить за это Господа: у доктора Майзеля волшебные пальцы, пуля прошла в полусантиметре от твоего сердца. Тебя не прооперировали бы лучше ни в одной из крупных европейский больниц...
– Пожалуйста, сними с меня поднос и садись!. И скажи мне, ты-то сам как себя чувствуешь?
Адальбер взял у него поднос, поставил на маленький столик, придвинул поближе одно из голубых креслиц и уселся.
– Слава Богу, у меня крепкая голова, но эта скотина, шагов которого я почему-то не слышал, здорово мне, врезал, и я долго не мог прийти в себя. Собственно говоря, меня вернул к жизни этот необыкновенный раввин. Я даже сперва решил, что вижу сон: он словно бы явился прямиком из Средневековья.
– Вполне возможно! И отныне ничто, происходящее здесь, меня не удивит. Но расскажи мне про Алоизиуса. Лива сказал мне, что он мертв, кто-то из слуг об этом позаботился?
– Да, и это тоже тайна не хуже других. Я сам ничего не видел, поскольку в это время меня приводили в чувство здесь, в этом доме, но мне известно, что он стрелял в раввина и попал ему в руку. А утром жители квартала нашли американца у ворот кладбища: на нем не было ни одной видимой раны, но впечатление было такое, будто по телу прошелся дорожный каток.
– Пришлось, наверное, сообщить американскому консулу, и из этого раздули целую историю?
Адальбер привычным движением взъерошил свои светлые кудри, но сделал это более сдержанно, чем обычно, – видимо, голова еще побаливала.
– По правде сказать, нет, – вздохнул он. – Прежде всего выяснилось, что Баттерфилд, которого звали не Баттерфилд, а Сэм Стронг, на самом деле был гангстером, и его разыскивала полиция нескольких американских штатов. А когда консул приехал в этот квартал, то решил, что попал в сумасшедший дом. Можешь себе представить, какой ужас царит здесь с тех пор, как обнаружили этот странный труп. Люди говорят, что правосудие свершил Голем, и сделал это потому, что нечестивец посмел выстрелить в великого раввина... Эй, что ты так надулся? Только не говори мне, что тоже в это веришь!
– Нет... конечно, нет. Это всего лишь легенда.
– Да, здесь легенды живут долго, особенно эта. Люди верят, что останки создания рабби Лёва покоятся под сводами старой синагоги и что в течение веков они не раз воскресали для того, чтобы свершить правосудие или внушить страх перед Всемогущим...
– Я знаю... Говорят еще, что наш раввин потомок великого Лёва... может быть, даже его воплощение, и что он унаследовал его власть и проник во все тайны кабалистики...Продолжая говорить, Альдо вспомнил собственное странное ощущение: в тот миг, когда он терял сознание, ему показалось, что часть стены сдвинулась. Баттерфилд совершил святотатство, и не только тем, что выстрелил в служителя Бога, но и тем, что оскорбил его, к тому же – в стенах храма. И разве не сказал недавно Лива, что это сделал его слуга? Единственным известным Альдо слугой раввина был тот, кто привел его в прошлый раз: маленький человечек, на голову ниже американца, и уж никак не способный раздавить его своим весом.
Разговор прервался с появлением человека в белом халате со стетоскопом на шее. Адальбер встал и посторонился, чтобы тот мог подойти к постели.
– Вот и доктор Майзель, – объявил он.
Раненый улыбнулся и протянул руку, которую хирург взял в свои ладони, крепкие и теплые. Лицом врач чем-то напоминал Зигмунда Фрейда, а его улыбка лучилась добротой.
– Как мне благодарить вас, доктор? – произнес Морозини. – Насколько я понял, вы совершили чудо?
– Все, что от вас требуется, – это лежать спокойно! Пока вы были во власти лихорадки, вы нас изрядно помучили. Однако никакого чуда не произошло: у вас крепкий организм, и можете поблагодарить за это Бога. Ну а теперь посмотрим, как дела!
В глубокой тишине хирург внимательно осмотрел пациента, наложил на грудь свежую повязку – руки у него были удивительно легкими – и, наконец, объявил:
– Все идет как нельзя лучше. Главное, что вам теперь нужно, – это покой, чтобы рана побыстрее зарубцевалась. А еще, чтобы набраться сил, вы должны хорошо питаться. Через три недели я выпущу вас на свободу!
– Три недели? Но удобно ли стеснять вас так долго?
– С чего вы взяли, что вы меня стесняете?
– Но... я имел в виду эту комнату. Очевидно, она принадлежит молодой девушке?
– Вы правы. Здесь жила моя дочь Сара, но она умерла...
Теплый голос, на мгновение сорвавшись, снова зазвучал спокойно:
– Не стесняйтесь! Сара любила выхаживать больных, и иногда я помещаю в ее комнату людей, которые предпочитают не иметь дела с государственной клиникой. Ну а теперь я вас оставлю. До завтра!.. Не слишком его утомляйте! – прибавил доктор, обращаясь к Адальберу.
– Я посижу еще несколько минут и уйду, – пообещал тот.
Доктор вышел из комнаты, и Видаль-Пеликорн сел на прежнее место у постели друга. Морозини казался растерянным.
– Что тебя мучает? – спросил Адальбер. – Срок в три недели?
– Да, конечно! Впрочем, наверное, иначе нельзя: никогда еще я не чувствовал себя таким слабым...