— Я много слышал о вас, — сказал он голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций, — но не думал, что нам придется когда-либо встретиться…
Он вздохнул и улыбнулся как-то жалко, словно еле сдерживался, чтобы не заплакать.
Я молчала, удивленная его поведением. Спиридонов мне показался удрученным и очень уставшим, и я решила дать ему высказаться не спеша.
— У вас что-то произошло, какие-то неприятности? — спросила я, проникаясь помимо воли симпатией и жалостью к этому странному человеку.
Да, наверное, — ответил он, — в вашу газету так просто ведь не приходят… Я иногда читал, вы пишете… Остро, да… — он снова помолчал и, затянувшись своей «Явой» несколько раз, спросил:
— Я помню, в каком-то вашем номере публиковались письма читателей…
Я кивнула.
— В общем, это наша обычная практика: если письмо нам представляется интересным, мы никогда не откажемся от публикации, — сказала я и замолчала.
Было видно, что Спиридонов словно борется с собой, и во мне тут же поднялось все мое неуемное любопытство, но я сдерживалась. Я четко понимала, что такой человек, как он, не пришел бы к нам с ерундой, и то, что он собирается сказать, может оказаться информационной бомбой.
— Я тоже принес вам письмо, — сказал Спиридонов, — только я хочу, чтобы оно было опубликовано после моей смерти. — Он улыбнулся и прибавил:
— Этого ждать недолго, уверяю вас…
— Николай Игнатьевич! — Я повысила голос:
— Ну что вы такое говорите!
Спиридонов пристально посмотрел на меня.
— У меня есть основания для этого, — сказал он. — Понимаете… — Он замялся и вопросительно взглянул на меня.
— Ольга Юрьевна, — подсказала я.
— Да, Ольга Юрьевна, — повторил он медленно, — я попал в сложную ситуацию, из которой рационального выхода не вижу… Остается искать иррациональный. — Он положил докуренную сигарету в пепельницу и, вздохнув, достал следующую. — И, кажется, я его нашел…
Я вздрогнула.
— Что вы хотите этим сказать? — сразу же упавшим голосом произнесла я. — Уж не собираетесь ли вы…
Спиридонов вздохнул.
— Дело вот в чем, — произнес он. — Вы знаете, что я работаю в картинной галерее.., вот уже скоро сорок лет, м-да.., так вот, наша система хранения экспонатов, описание их, приведение в порядок фондов и запасников находится в состоянии безобразнейшем…
Я кивнула, потому что действительно имела некоторое представление об этом.
— Все в основном держится на честности, порядочности и профессионализме персонала, — продолжал Спиридонов. — На том и стоим. Доверие друг к другу, общее дело, служение — извините за громкое слово — вечности. Власти меняются, пристрастия власть имущих — тоже. Искусство живет и развивается по своим логическим законам и не подчиняется сиюминутным требованиям политики… Если, однако, в нашем, так сказать, стаде заводится хоть одна паршивая овца, то это настоящее несчастье…
Спиридонов опустил глаза и продолжил тише и медленнее:
— У нас произошло ЧП, пропала одна картина, ранний вариант «Майского букета» ван Хольмса… Прекрасная вещь, из бывшего собрания графа Нарышкина… Картина хранилась в моем отделе, ключи только у меня и у моих сотрудников, печать моя… За сорок лет впервые случился такой кошмар. — Голос у Спиридонова дрогнул, и он замолчал, успокаиваясь, потом взял себя в руки. — Официальных обвинений мне не предъявили, но директор предложил уволиться по собственному желанию, следователь — резвый мальчонка из прокуратуры — прямо говорил в лицо и мне, и моим товарищам.., что он просто не сумел найти достаточных оснований для возбуждения дела против меня по обвинению в воровстве. Вы понимаете, простите, как вас?..
— Ольга Юрьевна, — тихо подсказала я.
— Да-да, — продолжил Спиридонов. — Кто-то поверил, я же вижу, кто-то не поверил в мою виновность. Однако результат один: дело заминается только потому, как мне сказал этот наглец — наш директор, — что за меня вступился коллектив, учтены мои прошлые заслуги… Вы понимаете: не имей я известности как искусствовед, меня бы осудили и, может быть, даже посадили в тюрьму. Но весь ужас в том, что меня, невиновного, засудили бы, формально справедливость восторжествовала бы, но картину бы все равно не нашли, потому что я ее не брал. Вы это понимаете?
Спиридонов поднял на меня повлажневшие глаза и почти прошептал:
— Ван Хольмс… — Подымив сигаретой, он продолжил более спокойно:
— Одним словом, вот вам мое письмо. — Николай Игнатьевич вынул из внутреннего кармана плаща конверт, помявшийся на углах, и аккуратно положил на стол перед собой. — Я нарочно принес сам, не стал доверять почте. Секретов тут никаких нет, но по закону парных случаев оно могло бы пропасть, и тогда пропал бы и смысл всего… Здесь я объясняю причины и обращаю внимание, что главное — вовсе не наказать виновного, бог с ними, с уродами несчастными, главное — вернуть эту вещь и не допустить пропажи других. Сами понимаете, наверное, что если канал не перекрыть, то по нему могут уйти и другие культурные ценности… — Спиридонов помолчал:
— Что-то я, наверное, и не успел, — задумчиво проговорил он. — Совместная выставка частных коллекций и молодых живописцев, дело очень странное…
Я при этих словах вздрогнула и потрясенно посмотрела на него.
Спиридонов не заметил моей реакции, он был весь в своих мыслях. Потом махнул рукой с сигаретой, при этом пепел осыпался ему на плащ.
— Вы девушка молодая, — продолжил Николай Игнатьевич, — и, возможно, будете сомневаться в моих словах, но поверьте пока на слово: все пройдет. Мы пережили ужасные времена, и они благополучно прошли, пройдут и эти, и музеи будут нормально работать. Им государство и меценаты станут отпускать достаточно средств…
Спиридонов продолжал говорить, но я его уже не слушала, я поняла смысл передачи им письма и сейчас лихорадочно искала выход из создавшегося положения. Мне страшно было подумать, что после того как Николай Игнатьевич выйдет отсюда, его уже, может, никто и не увидит живым… Однако что могла я ему сказать, чтобы он прислушался к моему мнению? Мне, которая ему годится во внучки, попытаться доказать, что он не прав, что он погорячился… Да Николай Игнатьевич просто не станет слушать. Но что-то делать нужно было…
— В общем, это все, что я хотел вам сказать, — закончил Спиридонов. — Пожалуйста, не потеряйте мое письмо, вы уж меня извините, но я перестраховался немного. У одного моего старого друга, — он улыбнулся, — почти такого же старого, как и я сам, я оставил второй вариант письма.., но это так, на всякий случай…
Спиридонов поднялся, встала и я.
— Я выполню вашу просьбу, Николай Игнатьевич, не волнуйтесь, пожалуйста… А может быть, мы опубликуем ваше мнение по этому вопросу и подождем официальной реакции властей? Если ее не будет, то мы дадим серию статей и в конце концов побудим их к действиям..