– Сейчас же вон отсюда! – заорала Горецкая.
– Анастасия, успокойся, сейчас будет полный «the end», как любят писать в конце фильма, – попытался обнять ее Роман, но мать вырвалась из его объятий.
Тут на пороге появилась та самая Ирина, с которой надлежало «разбираться» Роману. Это она шарила в его трусах в тот момент, когда Горецкая пришла к себе домой. Она была уже одета, если, конечно, это можно было назвать одеждой – короткое полупрозрачное платье и кружевные чулки.
– Я – нормальная девчонка, не подумайте ничего худого, – нараспев произнесла она. – Рома, я не буду дожидаться Леху, поеду сама. Скажешь тогда, что я отработала. Если что, звони… Телефон знаешь.
– Что еще за Леха? Это что, проститутка? – вытаращила глаза Горецкая.
– Зачем же так грубо? – скривила губы Ирина. – Не все же такие богатенькие, как вы, нужно иногда делиться. Вы отнимаете у нас, мы отнимаем у вас… Чао, Рома! – и, послав ему воздушный поцелуй, девушка проследовала в прихожую.
Ребята поспешили за ней.
– Мы тебя проводим!
– Скажите, какая галантность! – хохотнула Ирина. – Ну, ладно, пошли. Только учтите – я свое здесь уже отработала.
Через минуту в квартире остались только Горецкая, ее дети (Даша по-прежнему валялась в ванной комнате) и пьяная вдрабадан отличница Марина. Роман с огромным трудом перебазировал ее с загаженного стола на диван.
– Что делали в этом доме все эти люди?
– Это Дашкины друзья, да и мои тоже… Во всяком случае, Трушков – наш общий друг.
– Ты дружишь с гомосексуалистами?
– Прежде всего, я дружу с талантливым человеком, – спокойно глядя матери в глаза, ответил Роман.
– Ах, да, конечно! – Горецкая в первый раз за время пребывания в своей квартире усмехнулась. – Знаменитая песня – «Я такая заводная, что с тобою сплю, летая». И еще – «Ты моя морковка, я твоя золовка».
– Да это гипершлягеры! – возразил Роман.
– Не знаю там гипер что… А у тебя все нормально с сексуальной ориентацией? – Горецкая подозрительно посмотрела на сына.
– А ты что, не видела? – Роман явно намекал на проститутку Ирину.
– Сейчас все возможно. Смотрю я на ваше поколение и думаю – не такими мы были.
– Конечно… Скажи еще, что в тридцать лет в первый раз в рот взяла!
– Что? – взвилась Горецкая. – Да как ты смеешь так с матерью говорить!
– А что я такого сказал? Трушков всегда говорит, что до тридцати лет сохранял девственность.
– Мне все равно, что говорят подобные люди! Как ты-то смеешь так разговаривать!
– Смею.
Роман в последний раз затянулся косяком и осторожно положил окурок в пепельницу.
– Ты куришь анашу?
– Очень расслабляет, советую… А то, похоже, у вас с отцом жизнь сложная, напряженная… Очень помогает.
Наступила пауза. Горецкая вытащила из лежавшей на столе пачки сигарету и, чиркнув зажигалкой, затянулась.
– Мама, ты давно не курила, – в тоне Романа послышались более теплые нотки.
– И все-таки «мама»?
– Да, я давно тебя так не называл. О нашей семье говорят, что мы одни из самых экстравагантных в городе.
– Иногда я думаю, что чего-то не смогла дать вам. Может быть, я виновата перед вами, но я хотела как лучше.
– Ты же знаешь, мама, что у нас всегда хотят как лучше. Получается же… – Роман развел руками.
– А может быть, не надо об этом?
– Как скажешь… – Я хочу с тобой поговорить серьезно.
– В таком случае выпей коньячку. Это настроит тебя на правильный тон.
И Роман галантно поднес матери рюмку «Гастон де Лагранжа». Горецкая, немного помедлив, залпом осушила рюмку. Роман остался до конца кавалером и тут же подал матери кусок лимона. После того, как коньяк рассосался внутри, Горецкую понесло.
– Может быть, я плохая мать? – задала она для начала риторический вопрос. – Однако не спеши судить меня. Да, в погоне за материальным счастьем и карьерой я упустила главное. Мы с отцом так и не сумели создать нормальной семейной атмосферы, и все, чему мы научили вас, – это брать от жизни то, что лежит на поверхности. Вы же берете сейчас не самое лучшее.
– А что ты считаешь лучшим?
– Для начала тебе придется выслушать мою историю. Налей мне еще коньяка.
Роман пожал плечами и снова наполнил рюмку. Горецкая выпила и продолжила:
– Я родилась в многодетной семье. И знаю, что такое кусок хлеба и когда его недостает. Игрушки, которые передаются от старших к младшим, чужие поношенные вещи. И я знаю трудную дорогу наверх. Когда мне было шестнадцать, у меня не было времени на развлечения. У меня была одна цель – выбиться из нищеты и стать личностью. Я мало рассказывала вам о своей семье. Да и что рассказывать: мать – почтальон, отец – пьяница. Соответствующий круг общения. Когда я окончила школу, то с большим трудом поступила в театральное училище. Да и взяли меня не столько из-за таланта, сколько из-за оригинальности. Среди элитных девочек с правильными манерами и умением себя держать выделялась я – этакая простушка, для которой театр был светом в окне. И знаешь, что меня подтолкнуло пойти туда? Моя тетя работала там уборщицей и как-то предложила мне посмотреть пьесу. Я зашла в полутемный зал, уже шел спектакль, я тихонечко села с краешка на галерке и завороженно смотрела на сцену. Это был другой мир, он был так не похож на то, что окружало меня всегда! Помню, тогда у меня возникла детская мечта – устроиться бы здесь хоть билетершей, чтобы бесплатно смотреть на этих людей, которые показались мне тогда такими необычными. И я на следующий день подошла к главному режиссеру и попросила его устроить меня билетершей. Конечно, это было глупо – мне ведь тогда было всего тринадцать. А он почему-то предложил прочитать какой-нибудь стишок, потом пригласил работников театра и попросил меня исполнить любимую песенку. Когда я кончила петь, Николай Петрович подошел ко мне и тихо сказал: «Настенька, когда ты будешь постарше, не иди в билетерши. Тебе в театре надо быть актрисой». Эти слова я запомнила на всю жизнь, и они стали моим девизом.
– И что, ты тогда решила посвятить себя театру?
– Да, представь себе. Уже тогда я начала готовиться к поступлению в училище. А потом… Потом поступила. Наверное, это был самый счастливый день в моей жизни. Учиться было тяжело, мне никто не помогал. Приходилось экономить стипендию, чтобы хоть иногда хватало на мороженое и развлечения. И не столько само обучение было сложным, сколько общение в кругу сверстников. Меня уже не принимали бывшие одноклассники, я потеряла двух подруг. Зато приобрела новых… А после перевелась в Москву, и там уже началась совсем другая жизнь…
Горецкая замолчала, уносясь мысленно в прошлое.
– А как же личная жизнь? – спросил неожиданно Роман. – Ведь, насколько я знаю, за отца ты вышла в двадцать четыре. Неужели до этого никого не было?