Леля, одетая как на дискотеку, вышла из своего подъезда, не обратив внимания на стоявший поодаль «жигуленок». Мельников, нацепивший по такому случаю себе на нос темные очки, осторожно выехал вслед за Лелей на «жигуленке». Вскоре Величкина поймала машину и поехала в сторону Революционной улицы. Естественно, «хвост» в виде Мельникова сопровождал ее непосредственно до места назначения.
Дмитрий педантично записал адрес дома и квартиры, куда зашла Леля, в свой блокнот и стал ждать. Естественно, он думал, что именно здесь живет его таинственный соперник, и очень нервничал, представляя себе всякие порнографические сцены и растравляя в себе чувство ревности.
Каково же было его удивление, когда некоторое время спустя из обшарпанного дома — Дима еще удивился, кого это из отбросов общества Леля подцепила себе в этом районе — Величкина вышла в сопровождении опустившейся женщины синюшного вида. Удивление Дмитрия усилилось, когда к тротуару подъехала иномарка, за рулем которой находился господин представительного вида. В эту машину и погрузилась странная пара — спившаяся женщина и молодая цветущая девушка.
Наступил второй этап слежки. Естественно, будь за рулем той «БМВ» разведчик, он сразу бы обнаружил «хвост» в виде «ноль первой», которой рулил Мельников. Но ни водитель, ни его пассажиры не подозревали, что они находятся под колпаком молодого шпиона-любителя.
Некоторое время спустя преследуемый и преследователь притормозили около того самого дома, где жил переводчик Святский.
Мельников сильно бы удивился, если бы знал, что именно к бывшему работнику компетентных органов приехала его подруга вместе с представительным господином на «БМВ».
Дима недоумевал по поводу всех этих перемещений своей подруги, пытаясь понять, что все это значит. Когда синюха, которой приехавший на «БМВ» мужчина почему-то отсчитал несколько купюр, удалилась, а он вместе с Лелей зашел в дом, Мельников задумался еще больше. Но постепенно, включив свой аналитичный ум, наконец понял.
Предположение, конечно, для молодого человека было чудовищно — все же Леля Величкина была для него не совсем чужим человеком. Но еще раз суммировав факты, он понял, что самое чудовищное в данном случае является самым правдоподобным: он влип, он познакомился со шлюхой. И не просто со шлюхой, а с продажной шлюхой.
Теперь стали понятны ее наряды — это при маме учительнице-то, без отца! Теперь стали понятны ее отлучки, нежелание брать с собой Дмитрия. И наконец, понятны меркантильные претензии — все это отсюда, из мира продажного секса.
Все сошлось. Помазохировав немного и наблюдая вышедших из притона Лелю и довольного собой господина на «БМВ», Мельников поехал к друзьям пить, для того чтобы эмоционально еще раз пережить ситуацию.
Для того, чтобы еще раз прокрутить в голове увиденное и понять, что все случившееся с ним было ошибкой, которую надо срочно исправлять.
«Как все-таки это противно, — думал Мельников, едучи на следующий день уже в троллейбусе в медучилище на встречу с Лелей. — Как ей самой не противно, в конце концов! Спать с этим хлыщом на „БМВ“, может быть, даже что-то чувствовать при этом, получать за это деньги, улыбаться ему на прощание, когда он игриво хлопает ее по попке!» Мысль о том, что это была его девушка, ранила сердце впечатлительного последователя Штирлица.
Но он взял себя в руки и не стал устраивать никаких скандалов. Просто четко и сурово проговорил Леле все, на что решился.
И ушел.
Потом он появился еще только один раз, когда буквально через несколько дней узнал о горе, постигшем Лелю. Пришел в больницу. И сам для себя определил это как похороны. Он пришел, чтобы проститься и отдать последний долг. Большего он для Лели сделать ничего не мог. А если бы даже и мог, то никак этого делать не собирался.
— А что ты сам думаешь по этому поводу? — спросила Лариса после того, как Мельников замолчал. — Кто мог сотворить с ней такое?
— Понятия не имею, — пожал плечами Дмитрий. — Я же говорю, что ее жизнь была для меня как бы закрыта во многом. Я уж не удивлюсь, если окажется, что она была не двойной, а тройной. Я практически никого не знал из ее окружения, кроме матери и подруги Лены. Да и ту видел мельком, несколько раз в училище и один раз у Лели дома. Других своих подруг она скрывала.
Не знаю, абсолютно ничего не могу сказать. Может быть, это вообще случайность?
В смысле, что произошло это именно с Лелей. Просто попался какой-нибудь… маньяк, которому, в принципе, было все равно, кого. Или же она скрывала еще что-то, более мерзкое. Но я вам рассказал все, что знал.
— Да, я поняла, спасибо, Дима, — попрощалась Лариса с Мельниковым, после чего тот, с грустью взглянув на часы, с неохотой отправился продолжать беседу с руководителем практики.
«Итак, разговор с Мельниковым, можно сказать, закончился ничем. Алиби парень не предоставил, но достаточно аргументирование и спокойно объяснил, что он непричастен к этому делу», — думала Лариса по дороге домой.
По крайней мере, так ей показалось.
Внешне этот человек производил впечатление нормального парня, который вряд ли бы пошел на преступление. Конечно, это всего лишь ощущения. Но Лариса решила не разрабатывать дальше эту версию. Тем более что новую пищу для размышлений подкинул очередной телефонный разговор с Карташовым.
— Отравили мамочку-то, — с места в карьер начал Олег Валерьянович. — Вместе с алкоголем в крови обнаружен яд. И находился он как раз в той бутылке водки, которую она, как я понял, вылакала на твоих глазах. Она не говорила тебе, кстати, откуда у нее эта бутылка?
— Когда я пришла, она уже была пьяна.
И бутылка в шкафу была принесена не мной. Надеюсь, ты не подозреваешь, что я в свою бутылку подсыпала яд?
— Нет, не подозреваю. Но ты, как всегда, стоишь на грани между свидетелем и обвиняемым. Кстати, ты толком не ответила на мой вопрос.
— Нет, она не говорила мне, откуда у нее вторая бутылка. Вы отпечатки сняли?
— Да, конечно. Кроме Зинкиных, были там еще пальчики, но в нашей базе данных их нет. Вот и все.
Карташов шумно вздохнул.
— Это все, что ты мне хотел сообщить? — спросила Лариса.
— Нет, не все. Есть еще Жакин… — Карташов еще раз вздохнул. — Этот губошлеп достал даже Гунина. Он постоянно лепечет что-то невинное, ссылаясь на плохую память и презумпцию невиновности. Даже хочет жалобу писать. На Гунина.
— Пускай пишет, — великодушно разрешила Лариса. — Это же на Гунина, не на тебя.
— А я и не волнуюсь. Просто заявляю тебе, что прекращаю его проверку.
— Значит, придется заняться им мне самой, — вздохнула Лариса.
— Этого-то я и хотел от тебя добиться, — повеселел Карташов. — Сдается мне, что-то там нечисто.
— Ну что ж, направление понятно, — констатировала Лариса. — Будем прощаться?