- Послушайте, майор, я не хотела поднимать шум. Это один из моих коллег раздул дело и…
- Поверьте, мадам, я сожалею о случившемся. Но, если честно, я звонил вам не по этой причине.
- Вот как?
- Вы дали капитану Левин координаты брата вашего мужа.
- Да, Антонена.
- Он говорил нечто несвязное. Мне бы хотелось знать, что вы об этом думаете.
- Антонен всегда был немного странным. Но не опасным.
- Он совершил нападение на капитана Левин. Физически напал.
- Это, вероятно, потому, майор, что капитан Левин сама весьма агрессивна.
- Я не отрицаю, что она человек с характером, но разве это повод наносить ей удар бейсбольной битой?..
- Она ранена?
- Нет. К счастью для всех.
- Несколько лет назад Антонен упал из окна.
- Когда именно?
- Года примерно четыре. Мы так и не узнали, была ли это попытка самоубийства или несчастный случай. В общем, он находился в коме несколько недель. С тех пор он сделался еще более странным, чем прежде. Его пробовали лечить, но он отказывается. Он получает пенсию по инвалидности, а когда у него появилась собака, ему стало лучше.
- Кажется, он много пьет?
- Венсан несколько раз устраивал его на лечение. Но есть ситуации, когда ничего нельзя сделать для человека, который сам себе не хочет ни капельки помочь. Разве не так?
- А куда он был госпитализирован?
- Вначале его отвезли на «скорой» в «Питье-Сальпетриер». Потом перевели в институт, специализирующийся на лечении коматозных состояний. «Риваж», это возле Бордо.
- Вы помните кого-нибудь из врачей?
- Нет, поскольку я не могла ездить навещать Антонена. Из-за дочки. Ездил мой муж.
Брюс поблагодарил Люси Мориа и повесил трубку. Из-за дочки. Одинокая женщина с маленькой дочерью. Женщина такой профессии не должна быть боязливой, однако она остерегается, проверяет, кто ей звонит, дает минимум информации Мартине Левин, тогда как есть все шансы к тому, чтобы возобновить расследование обстоятельств смерти ее мужа. Она может не бояться за себя. Но за дочку, разумеется, боится. Тогда она отсылает Мартину к Антонену. Который подвержен галлюцинациям. Чтобы избавить себя от вопросов, но еще и потому, что в глубине души она хочет, чтобы ее деверь говорил вместо нее. Это объясняет, почему только что по телефону она была довольно любезна. Все складывается. Брюс позвонил Тома Франклену в Институт судебной медицины. Один из ассистентов сказал, что он на вскрытии. Брюс оставил свой телефон. Потом вышел купить себе сэндвич и фруктовый сок.
Он увидел Мартину Левин, идущую по коридору, устланному древним уже линолеумом, «тем, который меняют не чаще, чем раз в пятьдесят лет» и который придает всей обстановке старомодный вид. Тем, который, неизвестно почему, действует успокаивающе. «Но мне плевать на линолеум, - подумал Брюс - Левин возвращается, со своим серебристым шлемом под рукой, - и мне это доставляет удовольствие».
- Я вернулась.
- Вижу.
- Знаешь, Алекс, я уже вышла из того возраста, когда любят надувать губки.
- Этот коридор и вправду не очень-то похож на место для отдыха. Скорее на музей, что ли. Ну да ладно. Пойдем съедим по сэндвичу. Я жду звонка от Франклена.
- По какому поводу?
- Хочу, чтобы он просветил меня насчет коматозных состояний. Я, как и ты, думаю, что Антонен Мориа не настолько тронутый, как кажется.
- В отчете я этого не писала, Алекс.
- Я прочел между строк.
- Хороший знак.
- Знак чего?
- Ты начинаешь привыкать к моему стилю.
- Думаешь? И все же не очень-то это правильно - оставлять на свободе типа, который пытался тебя уложить.
- По-твоему, лучше, чтобы я привела Антонена Мориа сюда и мы занесли его высказывания в протокол?
- Это был бы протокол века. Нет, конечно, это ни к чему.
- Вот видишь.
- Да, ты любишь делать по-своему, Мартина.
Они сидели за стойкой ресторана «Бокер», Левин допивала свой двойной эспрессо. Бокер - это еще фамилия ее бабки Эмилии и матери Клотильды, и она все еще не сделала шагов к сближению. Правда, недавно она предприняла попытку и не ощутила ничего. Левин, съев свой шоколад, стащила плитку у Брюса. Он никогда прежде не замечал, что она любит шоколад. Именно в этот момент позвонил Тома.
- Алекс, детка, ты прямо как Дельмон, уже не можешь без меня обходиться.
- И то правда, Тома. Ты что-нибудь смыслишь в комах?
- Имею некоторое представление.
- Тебе не приходилось слышать о людях, которые пережили кому и сделались какими-то странными?
- Последствия травматической комы - да, такое случается. Полагаю, это зависит от того, как был задет мозг. Вообще-то чаще страдает двигательная система.
- Ты какие именно расстройства имеешь в виду?
- Галлюцинации.
- Я думаю, что часто наблюдаются нарушения памяти и интеллектуальных способностей, но психические расстройства встречаются редко. Хотя…
- Что?
- Видишь ли, человек - это то, что у него в голове. Мозг остается самым загадочным объектом Вселенной, и в точности неизвестно, что происходит после травмы, какие там связи нарушаются. Имеются клинические данные о том, что люди, вышедшие из коматозного состояния, рассказывают странные истории. Те, которые подверглись непосредственной угрозе смерти или смертельной опасности, часто говорят одно и то же: что они шли по какому-то туннелю, их душа летала над их телом, они видели себя в потустороннем мире в лучах яркого света.
- А я думал, что при коме наступает потеря сознания.
- Это все так, но существует фаза пробуждения, которую больные впоследствии путают с собственно комой. Во время этого медленного возвращения в сознание мозг снова начинает производить сны. Но к чему все эти вопросы, у тебя что, коматозный больной на руках?
- Бывший коматозный. Брат одного ученого. Он упрекает своего брата в том, что тот заставил его вернуться из страны мертвых. А есть ли медикаменты, выводящие из коматозного состояния?
- Насколько я знаю, нет. Используют классические методы реанимации, а потом дыхательный аппарат и перфузии, чтобы просто поддержать жизнедеятельность организма. Существует шкала коматозных состояний, и самая глубокая кома соответствует гибели нервной системы. Проводят тесты, чтобы определить состояние пациента. Выходит он из комы или нет.
- Спасибо тебе, Тома.
- Не за что. До скорого.
Брюс изложил содержание разговора Левин, когда они возвращались на Набережную. На середине моста Сен-Мишель Брюс вдруг остановился. Именно сейчас ему необходимо попытаться выстроить факты, которые утекают у него между пальцев. Галлюцинации Антонена Мориа находят отклик. Это очевидно. Точно так же, как находят отклик истории его коллег. «Положил я на смерть, положил на небо, положил на ненависть», - говорил парень из квартала Сталинград, но его голос теперь звучал гораздо слабее, чем голос Антонена. Брат погибшего ученого превзошел всех остальных. Он - пифия. И его надо слушать. «Эта история с Антоненом так будоражит меня, потому что перекликается с образом, который преследует меня самого, - подумал Брюс. - Образом Орфея, спускающегося в ад». Он зажег сигарету, несколько секунд смотрел, как она горит, потом сказал Левин: