– Она терпеть его не может, – с непререкаемым апломбом заявил Деннис. – Сама мне сказала.
Никогда не слышал такого сочувственного молчания, каким Гризельда ответила на эти слова.
Я пошел к себе в кабинет. Меня до сих пор охватывал озноб, когда я переступал его порог. Необходимо было преодолеть это ощущение. Я знал, что если я не справлюсь с собой, то уже никогда не смогу пользоваться кабинетом.
Погруженный в раздумья, я медленно подошел к письменному столу. Вот здесь сидел Протеро – румяный, энергичный, самодовольный, и вот здесь, в короткий миг, его поразили насмерть. Преступник стоял вот здесь, на том месте, где сейчас стою я.
Итак, Протеро больше нет...
Вот и перо, которое он держал в руке.
На полу темноватое пятно: ковер отослали в чистку, но кровь пропитала доски пола.
Меня пробрала дрожь.
– Нет, не могу оставаться в этой комнате, – сказал я вслух. – Не могу здесь быть.
Вдруг мне в глаза бросилось небольшое ярко-голубое пятнышко. Я наклонился. Под столом лежала какая-то вещица. Я ее поднял.
Положив эту вещицу на ладонь, я осторожно ее разглядывал. Вошла Гризельда.
– Забыла тебе сказать, Лен. Мисс Марпл приглашает нас зайти сегодня вечером, после обеда. Поразвлечь племянника. Она опасается, что ему тут скучно. Я обещала, что мы придем.
– Прекрасно, милая.
– Что это ты рассматриваешь?
– Ничего. – Я сжал пальцы в кулак, посмотрел на жену и сказал: – Если уж и ты не сумеешь развеселить мистера Рэймонда Уэста, значит, ему угодить невозможно.
Моя жена сказала: «Как тебе не стыдно, Лен» – и покраснела.
Она ушла, и я снова разжал пальцы.
У меня на ладони лежала сережка с голубой бирюзой, окруженной мелким жемчугом.
Драгоценность была необычная, довольно приметная, и я помнил совершенно точно, где видел ее в последний раз.
Не стану утверждать, что когда-либо испытывал особую симпатию к мистеру Рэймонду Уэсту. Я знаю, что его считают прекрасным прозаиком, а стихи принесли ему широкую известность. У него в стихах нет ни одной заглавной буквы; как я понимаю, это основной признак авангардизма [26] . Все его романы о пренеприятных людях, влачащих неимоверно жалкое существование.
Он по-своему, несколько покровительственно, любит «тетю Джейн», которую часто прямо в глаза зовет «Пережиток».
Она слушает его разглагольствования с весьма лестным вниманием, и, хотя у нее в глазах иногда мелькает насмешливый огонек, я уверен, что он никогда этого не замечает.
С решительностью, которая могла бы польстить самолюбию, он обратил все свое внимание на Гризельду. Они обсудили современные пьесы, потом заговорили о современных вкусах в декоративном искусстве. Хотя Гризельда притворно посмеивается над Рэймондом Уэстом, мне кажется, что она поддается чарам его красноречия.
Я беседовал с мисс Марпл (о чем-то совсем скучном), и до меня не один раз доносилась фраза: «Вы похоронили себя в этой глуши». Наконец этот рефрен начал действовать мне на нервы. У меня внезапно вырвалось:
– Вы считаете, что мы здесь безнадежно отстали от жизни?
Рэймонд Уэст взмахнул рукой с зажатой в пальцах сигаретой.
– Я считаю Сент-Мэри-Мид, – многозначительно отчеканил он, – лужей со стоячей водой.
Он взглянул на всех вызывающе, ожидая возражений, но никто не возмутился; мне кажется, это его разочаровало.
– Сравнение не очень удачное, милый Рэймонд, – живо отозвалась мисс Марпл. – Мне кажется, если посмотреть в микроскоп на каплю воды из стоячей лужи, жизнь там, наоборот, так и кипит.
– Конечно, там кишит всякая мелочь, – сказал литератор.
– Но ведь это тоже жизнь, в принципе мало отличающаяся от всякой другой, – сказала мисс Марпл.
– Вы равняете себя с инфузорией из стоячей лужи, тетя Джейн?
– Мой милый, это же основная мысль твоего последнего романа, я запомнила.
Остроумные молодые люди обычно не любят, когда их собственные изречения обращают против них. Рэймонд Уэст не был исключением из этого правила.
– Я говорил совсем не о том, – отрезал он.
– Жизнь в общем везде одинакова, – продолжала мисс Марпл своим негромким, спокойным голосом. – Человек рождается, потом растет, взрослеет, сталкивается с другими людьми, обкатывается, как галька, потом женится, появляются новые дети...
– А финал один – смерть, – подхватил Рэймонд Уэст. – И не всегда имеется свидетельство о смерти. Порой умирают заживо.
– Раз уж мы заговорили о смерти, – сказала Гризельда. – Вы знаете, что у нас здесь произошло убийство?
Рэймонд Уэст взмахнул сигаретой, отметая убийство одним жестом.
– Убийство – это так грубо, – сказал он. – Меня это не интересует.
Я ни на минуту не поверил его словам. Как говорят, весь мир любит любовь; переиначьте эту пословицу применительно к убийству, и она станет еще более правдивой. Это истинная правда: ни один человек не останется равнодушным к убийству. Люди простые, как я и Гризельда, откровенно в этом признаются, а такие, как Рэймонд Уэст, непременно должны поломаться, напустить на себя притворную скуку, хотя бы на первые пять минут.
Однако мисс Марпл выдала племянника, заметив:
– Мы с Рэймондом во время обеда только об этом и говорили.
– Я всегда интересуюсь местными новостями, – поспешил вмешаться Рэймонд. Он одарил мисс Марпл ласковой, снисходительной улыбкой.
– А у вас есть своя версия, мистер Уэст? – спросила Гризельда.
– Если рассуждать логически, – сказал Рэймонд Уэст, в который раз помахивая своей сигаретой, – Протеро мог убить только один человек.
К его удовольствию, мы замерли, ловя каждое слово.
– Кто? – спросила Гризельда.
– Викарий, – ответил Рэймонд, обличающе нацелив на меня палец.
Я опешил.
– Само собой, я знаю, что вы его не убивали, – успокоил он меня. – Жизнь никогда не соответствует идеалу. Подумайте, какая блестящая драма, как это естественно: церковный староста злодейски убит в кабинете викария самим викарием. Что за прелесть!