Феликс разлил по кружкам последний самогон. Евсюков попросил еще принести. Щеки батюшки потемнели, кровь на его спине и на плечах стала черной, и Феликс понял, что ему хватит.
– Не надо, – сказал он. – А то говорить не сможем.
– А-а-я-а-а все сказал, – пьяно протянул Евсюков.
– Выводы?
– Какие тут выводы? Выводы... – бормочет Евсюков. – Надеюсь, что я – выдумка Бога, а не пьющей московской соседки, которая может оказаться родом из Полутьмы и вообще не осознает, что думает... и силы своей не знает.
– Параллельные миры, варианты жизней... – Лекс задумался. – Думаешь, эта девочка может изгибать плоскости пространства и времени как листки бумаги просто потому, что родилась в определенном месте?
– Не знаю. Может, для этого нужно еще быть зачатой от женщины и животного? Опять же, с кем мамочка полюбится? С добрым оленем... А если – с волком или с кем-то со свиным рылом?! А?.. Некоторые всю жизнь на Бога пеняют за свои несчастья, мол, мы забыты Богом. А Бог их и не знал никогда! Вот для чего нужно повальное крещение! – Евсюков поднял вверх руку с готовой для креста щепотью из трех пальцев. – Чтобы всем встать на учет у Бога, даже выдумкам! – Он уронил руку, уставился на Лекса задумчиво и спросил: – А ты чего вообще... тут?
– Книги тебе привез. Как обещал. Все нашел, что ты заказывал.
Феликс еще раз сходил за дверь. Михалыч стоял на страже. Феликс ему кивнул. Михалыч просиял лицом и ринулся в комнату. Он помог батюшке встать и потащил его на себе к выходу.
– Вот и хорошо, вот и ладно, – бормотал он, – я как чувствовал, третьи сутки баньку в тепле держу. Как чувствовал!..
– Оставь меня, мужик! Пошел прочь!.. – Евсюков бессмысленно размахнулся рукой.
– Ну как же без баньки?.. Без баньки нам рубашку на спине не отмочить...
Феликс задул свечку, выключил у двери свет. Комната потеряла свои очертания, превратившись в безразмерную пустоту. Он стоял на границе слабого света и тьмы. Ему вдруг показалось, что если ступить обратно в комнату, то просто провалишься в бесконечность. Феликс Мамонтов испугался и быстро пошел по коридору на свет.
Банька все расставила на свои места. Страх смерти отступил. Захотелось жить, захотелось философствовать и мочиться прямо с порога на снег. Понемногу и Евсюков стал смотреть и говорить осмысленно.
– Она меня посрамила. По-детски беззлобно посрамила, – усмехнулся батюшка грустно. – Сам виноват – поверил ей, засомневался в вечном, да еще сунулся без спросу, поделом мне.
– А где сейчас эта девочка? – спросил Феликс.
– Не знаю. В начале лета она попросила записи посмотреть из книги крещений. Я дал ей два адреса. Московский и питерский. Из Питера, кстати, на ее крестины приезжала родственница немца Крафта. Или не родственница, а жена старого немца?.. Не помню. Фамилия у нее странная, как из другого мира. Лауренти-Крафт. То, что надо, для крестной из сказки.
Феликс подумал-подумал, вылил себе на голову ушат холодной воды и спросил как можно равнодушней:
– А из Москвы кто приезжал девочку крестить с этой Лауренти-Крафт?
– Какой-то Скворцов.
Уговаривая себя не спешить и не поддаваться вдруг накатившей панике, Феликс вытерся, кое-как оделся и побежал искать Михалыча.
Через час обескураженный Евсюков прощался с ним у запряженных саней.
– Ты прекращай со своим мазохизмом, – посоветовал закутанный в тулуп Феликс.
– О себе побеспокойся. Куда тебя несет на исходе ночи, муж?
– Сам не понимаю. Никогда такого не было, а вот только если не уеду срочно в Москву, плохо мне будет. Такое дело... – Феликс отвел глаза. – Из коробок там самые тяжелые четыре скотчем замотаны. Пусть у тебя побудут. Если нужда заставит, используй по своему разумению.
– Продавать книги? – удивился Евсюков.
* * *
Лика нашла Феликса, когда он сел в Архангельске на самолет. Через сорок восемь часов поиска она перешла от проверки данных выезжающих из России за рубеж к сравнительному анализу фотографий покупателей всех авиа– и железнодорожных билетов за последние пять суток. У Мамонтова старшего с сыном по жизни было мало общего, а вот строения черепов оказались сильно схожими. Увидев на экране компьютера фотографию Скворцова Николая, 1923 года рождения, паспорт выдан в 1980 году взамен потерянного, она так определила свое отношение к мамонту Лексу:
– Ну ты и скотина!..
Феликс-старший на паспортной фотографии в свои пятьдесят семь лет был не очень похож на сына. Лика вспомнила резиновые накладки и парик из женского туалета в выставочном зале и злорадно подумала, что Лексу пришлось попотеть, чтобы изобразить из себя при досмотрах в аэропортах старика семидесяти пяти лет. К прилету его самолета из Архангельска, оперативная группа была на месте.
Через сорок минут после приземления Лике доложили, что 1072 едет не домой. Еще через двадцать минут, что он рассчитывается с таксистом у дома своего отца. Избавившись во время поездки от седой шевелюры, сгорбленной спины и хромоты, человек из слежки поднялся на несколько пролетов за Феликсом, убедился, что тот вошел в квартиру. Не один. Наружной слежке дали отбой, когда подкатил серый фургон с надписью «лаборатория» и дорогим оборудованием по «стекольной» прослушке.
Это из фургона Лика через полчаса услышала, что объект, похоже, снял малолетку на ночь. Она чертыхнулась и позвонила Алине Фейсак – ее муж обнаружен, он на задании, жив и здоров.
* * *
Феликс с небольшой дорожной сумкой забежал по ступенькам на третий этаж и застыл, тяжело дыша. Под дверью в квартиру отца сидела девочка в коричневой шубке и смотрела с укором.
– Где вас носит? – спросила она строго.
– Се... Северина?.. Ты как тут?.. Давно? – задыхался Феликс. – Помнишь меня?
– Второй день, – девочка встала. – Вам плохо? Вы очень бледный.
– Нет, ничего, это от страха. Я боялся, что не успею... – Лекс пытался вставить ключ в замок, но у него это плохо получалось. – Что ты уедешь в Питер, а Феофания давно живет в Москве...
– Давайте я попробую открыть, – предложила Северина.
– Нет-нет... Я сам. Знаешь Окуджаву? «...А последняя любовь – ключ дрожит в замке, ключ дрожит в замке, чемодан в руке...» – Феликс открыл дверь и взял с пола ее чемодан.
Северина прошла мимо него в квартиру, сильно покраснев. Он помог ей раздеться. Даже встал на колени и снял замшевые сапожки.
– Перестаньте так нервничать, – шепотом сказала Северина, – а то я слабею. Вы – мой крестный Николай Скворцов?
– Что?.. Нет, не я... Я – его сын. Феликс Мамонтов. А что, так старо выгляжу? – Лекс встал и обеспокоенно обшарил глазами свое лицо в зеркале прихожей.
– Я вас помню. Вы мало изменились.
– И я тебя помню. Еще тогда назвала меня стариком. А теперь выросла и стала...