– Ты согласна жить в чужом доме под присмотром постороннего мужика, лишь бы меня не видеть? – она сразу решила замутить истерику.
А мне было так жаль ее испуганных глаз и кривую улыбку, что слезы брызнули.
– Ну вот, почему ты опять ревешь?! – возмутилась Мамавера.
– Мне тебя жалко. Все время жалко. Меня уже тошнит от этой жалости.
– Тебя тошнит из-за беременности, я здесь ни при чем! – перешла в наступление Мамавера.
– Тогда почему я не могу тебя видеть и слышать твои нотации не могу?!
– Ты не можешь видеть меня! Ты не можешь видеть Байрона! Как ты будешь совсем одна, далеко от города и медицинской помощи?! А вечерняя школа? А курсы медсестер? Ты же сама так решила!
– К черту школу, к черту курсы, к черту Байрона!
Мамавера, забыв снять пальто, присела ко мне на диван.
– Что тебе сказали в консультации?
– Что будет мальчик.
– Вот видишь! Мальчик... – она посмотрела ласково и провела ладонью по моей голове. – И волосы отрасли. И такая ты у меня красавица... двухцветная.
– Ты знаешь Лизавету? – увернулась я от ее руки.
– Знаю, – просто ответила мама. – Познакомились, когда ты пропала на даче.
– Она думает, что ее муж мертв, а Бирс при мне оладьи жарил. И стихи читал.
– Лизавета не в себе, но совершенно безобидна, – заметила мама, снимая пальто. – Мы с нею встречались позавчера. Ходили в театр. С ней уютно как-то. О тебе говорили.
– Видно, хорошо поговорили, раз она мне сегодня предложила ключи от дачи, – мстительно заметила я.
И чего обиделась? Что мама давно общается с Лизаветой, а мне – ни слова?
– Да. Ты знаешь, она как-то располагает к доверию. Я рассказывала о тебе, она меня успокаивала.
– Она тебя успокаивала? – я не смогла сдержать слез. – За этот год у Лизаветы было три попытки покончить с собой. Байрон совсем выдохся. Последний раз врачи в больничке предлагали ему сразу перевести ее в психиатрическую клинику. Он отказался. Знаешь, почему я больше не могу видеть Байрона? Из-за его матери!
– Ладно тебе, – мама опять присела рядом и погладила меня по плечу.
– Нет, не ладно! Месяц назад он вдруг осознал, что не имеет права мешать человеку распоряжаться жизнью по его усмотрению. Представляешь? Десять лет имел право мешать ей умереть, а теперь вот больше не имеет! Сказал, что больше не будет спасать Лизавету, когда она захочет умереть!
– Вы поэтому расстались с Борей? Лилька, успокойся, ты вся дрожишь!
– Эти два придурка имели наглость разговаривать о таком решении Байрона при мне!
– Кто? Какие придурки? – мама быстро сбегала в кухню и вернулась с валерьянкой.
– Бирс с сыном обсуждали, насколько невмешательство Байрона в решение матери покончить с собой будет правомочно по закону! Как им потом обойти статью о неоказании помощи, представляешь?!
– Лилька, прекрати орать, – поморщилась Мамавера. – Ты так себя совсем надорвешь. Нельзя в твоем положении все время нервничать, – и протянула мне кусочек сахара, накапав на него валерьянки.
Смотрю на белый кубик у нее в пальцах. Кое-где он размок, и мамина кожа слегка продавливает его поверхность, изменившую белый цвет на желтоватый. Я села и тихо продолжила:
– Бирс уверен, что Лизавета устраивает свои самоубийства специально, чтобы ее спасали. Предложил Байрону пожить некоторое время отдельно от матери. Подождать, когда она созреет для следующего спектакля, и оказаться в этот момент подальше от дома.
– О господи! – тяжело выдохнула Мамавера и засунула кусочек сахара себе в рот.
– Мам...
– Что, детка? – она подалась ко мне, умоляя глазами и похрустывая сахаром во рту.
– Я не хочу жить. Мне все противно.
– Это ничего, это нормально! – уверила меня Мамавера. – Это твой организм никак не может приспособиться к новому состоянию. Тебе же всего шестнадцать. Организм никак не ожидал в таком возрасте размножения, понимаешь, и теперь он в стрессе. Химические реакции на постороннее тело, и все такое. Помнишь, что сказал Байрон? Что у него резус отрицательный. А у тебя – положительный. Это все объясняет. Твое тело воспринимает ребенка как инородное тело. А чего ты хотела – забеременеть в таком возрасте! Девочки твоего возраста должны ходить...
Вообще-то я собиралась вызвать такси. Но пришлось очень быстро выйти на улицу. И вот я стою у подъезда в сумерках и смотрю вверх на падающий снег.
Он бесконечен.
* * *
Минут через двадцать из белой пелены снега ко мне подползло большое темное пятно и медленно определилось очертаниями. «Тойота» Бирса. И сам Бирс вышел и подошел совсем близко и радостно объявил, что снег идет.
– Настоящий! – он расставил руки и посмотрел вверх. Потом опустил голову, заметил сумки и опять обрадовался: – Успел! Я как раз еду на залив. Решил заскочить за тобой. Удачно получилось, да? – Берет сумки и несет к машине.
Сажусь на заднее сиденье.
– Откуда вы узнали, что я еду на вашу дачу?
– А ты собралась на нашу дачу? Отлично. Я не знал. Я хотел предложить тебе там пожить. Байрон беспокоится. Говорит, твоя мама трудный элемент в плане общения. Где, кстати, этот трудный элемент?
– Дома. Пьет, наверное. Мы поругались.
– Нормально? – он посмотрел на меня в зеркало.
– Как обычно, – кивнула я. – Ваша жена дала мне ключи.
– Лизавета? – удивился Бирс.
Мы выехали со двора.
– Она думает, что вы мертвец.
– В каком-то смысле это правда, – заметил Бирс. – У меня наступил тот период, когда привычки пересиливают мечты. Предпочитаю избегать неожиданностей и ничего не загадываю. Если дальше жить только по привычке, то смерть – удобное объяснение конца, и я уже в ней. Как, впрочем, большинство населения планеты после пятидесяти лет. Знаешь, Лилечка, что интересно. Животные никогда не ждут смерти. А люди – сплошь и рядом. Что? – он посмотрел на меня в зеркало и подмигнул. – Заболтал я тебя?
– Откуда вы знаете, где я живу?
– Байрон сказал.
– Зачем вы едете на дачу?
– Тебя отвожу.
– Нелогично. Вы не знали, что Лизавета дала мне ключи.
– Ладно, – кивнул Бирс. Сбоку мне видно, как он развеселился. – Я специально ехал за тобой, чтобы отвезти на дачу. Вечером подъедет Байрон. Он очень хотел тебя видеть и поговорить. Ты не отвечаешь на его звонки и избегаешь встреч. Видишь, я все честно выложил. Только не говори, что теперь ты откажешься жить на заливе.
– Не откажусь. Можно я буду жить в пристройке для истопника?
Бирс удивился.