– Почему ты сказал о наркотиках? – вздрогнула я.
– А кто еще может отвалить такие бабки?
– Что значит «такие»? Ты разве им не назвал?..
– Я назвал нашу повышенную таксу с поправкой на риск, все-таки ты лезла в жилое помещение. Это же не в офис с пиццей завалиться в обеденный перерыв и пошарить по столам, – он задумался. – Или с ведром. Помнишь, как ты уборщицей была? – он опять впал в ступор.
– Ну и?..
Байрон посмотрел на меня и еще раз провел платком по щеке:
– Мне ответили, что если все получится быстро, до полуночи, нам удвоят гонорар. Удвоили. Я сегодня утром связался с поплавком и обалдел. Сумма в евро.
Стало зябко. Я нащупала ладонь Байрона и прошептала:
– А что, если они и заказали? Эти синие костюмчики с перхотью.
– Я уже думал об этом. И гонорар такой для затравки. Мне парень из универа рассказывал, как он год хакерил на контору, не зная об этом, а потом, когда кинул их, посыпались угрозы вперемешку с предложениями о постоянной работе. Только так он и понял.
– Если это они, то в машине жучок, – я вдруг жутко устала.
– Впустую, – Байрон тоже зевнул. – Поймать меня могут только в деле, если пройдут все ступени защиты. А сие просто невозможно, учитывая количество спутников на пятерку хакеров в нашей цепочке.
Я легла головой на колени Байрона, поджала ноги, и так мне стало хорошо, что я тихонечко застонала. Байрон тоже задремал, расслабившись. Мимо проносились с равномерным шумом машины. Никому не позволительно будить такое счастье ни резким движением, ни шумным вздохом.
Но в стекло постучали ногтем, я посмотрела, не вставая, и обалдела:
– Примавэра?..
Байрон толкнул дверь от себя.
Мамавера наклонилась и посмотрела на нас так, что мы оба перестали дышать.
– Я тут шла, шла, вы не уезжаете. Что можно делать в автомобиле на набережной? Я увидела аптеку и вдруг подумала... – маму трясло, она даже заикалась. – Я подумала... вы уже сблизились? Отвечайте немедленно: у вас уже все было, да?!
Она вцепилась в плечо Байрона.
– Имей в виду! – мама погрозила пальцем, ее подбородок дрожал. – Она несовершеннолетняя! Я тебя привлеку! Я на тебя... заявление напишу. А вот это... Это – тебе! – в меня полетели маленькие коробочки.
Три штуки. Я села, все еще ничего не понимая.
Байрон вышел, обошел маму и сел за руль. Мама прошлась туда-сюда у машины и села ко мне на заднее сиденье.
– Что это? – спросила я, прижимая коробочки к груди.
– Тесты на беременность! – громко объявила мама.
– Три штуки? – шепотом спросила я.
– Чтобы все было точно! Тебя тошнит по утрам? Тошнит! Тебя раньше никогда не тошнило! Ты, правда, срыгивала до шести месяцев, но это делают все младенцы. Тебя никогда не укачивало в транспорте, ты всегда была хорошей девочкой, послушной... доброй... – она закрыла лицо ладонями.
Байрон молча протянул назад уже знакомый мне платок. Мама от души в него высморкалась и зловредно заметила:
– Я все равно на тебя заявление напишу. О совращении... малолетней! Вот проверим дома тесты и сразу же напишу! Я тебя посажу! Пока ты совсем не поломал жизнь моей девочке!
– Не успеешь, – заметила я. – На днях мне стукнет шестнадцать.
– Нелогично будет, – поддержал меня и Байрон. – Если Текила беременна, жениться надо, а не судиться.
– Я согласна! – крикнула я до того, как мама открыла рот.
Мы сидели тихо минут десять. Потом мама начала возиться в сумочке, достала уже знакомую мне фляжку и потрясла ее. Пусто.
Байрон внимательно посмотрел на нее в зеркало, открыл бардачок, достал початую бутылку коньяка и стопку пластмассовых стаканчиков в упаковке.
– Добить меня решили, да? Давайте, навалитесь дружно и весело... – мама выковыряла стаканчик и подставила его Байрону. – Что у тебя там еще есть? Парочка заряженных шприцев?
– Это коньяк отца, – сказал Байрон, наливая. – Французский.
Я смотрю, как мама пьет, и прошу:
– А мне шприц, пожалуйста.
Мама с хрустом мнет стаканчик и кричит:
– Прекрати свои издевательства!
– А ты прекрати пить! – кричу я в ответ.
Байрон нажал на клаксон. Мы с мамой замолчали.
– Я опаздываю на важную встречу, – сказал Байрон. – Давайте подброшу вас домой, а потом подъеду. Часа через два.
Мама смотрела в окно и молчала.
– Поехали, – тронула я ее за рукав пальто. – За два часа мы успеем поругаться и помириться, после того как я разберусь с тестами.
* * *
– Он не приедет, – сказала мама через два часа. – Сколько денег вы нагребли своим воровством?
– Суммы и способы получения вознаграждения никогда и нигде не обговариваются вслух, – еле ворочая языком, я процитировала пятый пункт нашего с Байроном соглашения.
– Значит, много, – кивнула мама. – Он смоется с вашими деньгами. Больше ты его не увидишь.
Мы сидим на диване в разных углах. Между нами валяются использованные тесты. Все – положительные. На полу стоит бутылка виски и мамина рюмка.
Во входной двери щелкнул замок. Возня в прихожей, потом в комнату вошел Байрон. Мама посмотрела на меня.
– Какого черта?..
– У Байрона есть ключи от нашей квартиры.
– Это еще зачем? – повысила голос мама.
– На всякий случай. У меня тоже есть ключи от его квартиры.
Байрон подошел к дивану, посмотрел на валяющиеся коробочки.
– Я звонил в дверь. Долго. – Он щелкнул выключателем торшера рядом с диваном. – Света нет. Но я решил, что вы обе после таких результатов изобразили массовое самоубийство, – кивает на диван. – А где у вас счетчик?
Я смотрела на Байрона снизу и обмирала от любви и тоски. Он так хорош! А я – пигалица с пучками крашеных волос и обгрызенными ногтями!
– Какой у тебя рост? – мама тоже обшаривала взглядом фигуру Байрона.
– Метр восемьдесят семь. Семьдесят восемь килограммов. Группа крови вторая, резус отрицательный. Вы что-нибудь ели с утра? Я голодный.
Мы с мамой удивленно посмотрели друг на друга.
– Готовит каждый сам себе, – почему-то виновато объяснила я. – Последние полгода мама по утрам пытается изобразить гренки, но они получаются несъедобными.
– Я еще кашу варю! – возмутилась Мамавера. – Гречневую...
Байрон вышел на лестничную площадку. Торшер тут же засветился желтым абажуром. Потом он сходил в кухню. Вернулся с открытым пакетом кефира и булкой. Сел жевать в кресло перед выключенным телевизором, закинув ногу на ногу. Мы с мамой опять переглянулись. Сзади нам был виден его затылок с хвостиком волос, перетянутых резинкой, и большая ступня в черном носке.