– Из-за тебя? – он отмахнулся, словно отгоняя неприятный запах.
– Да. Я им нравлюсь обоим. Но ты не беспокойся. У Федора небольшая резаная рана на голове, а у Вениамина гематома на виске. Федору я наложила лечебную травку под пластырь, а Венечке – привязала рассасывающий компресс.
– Когда же? – нашел в себе силы простонать Платон.
– Вчера вечером. Где-то в половине одиннадцатого. Федор ударил Веню, а Аврора – Федора.
– Аврора разбила Федору голову? – не поверил Платон.
– Она подкралась сзади и – шарах! – сверху мне на башку аквариум с лягушками, – вдруг громко прокричал Федор.
– Федя, мы же договорились, что ты не будешь разговаривать, пока не пройдет звон в ушах, – с терпением вышколенной медсестры напомнила Илиса.
– Где Аврора? – решительно встал Платон.
– Платон Матвеевич, у Авроры наступил сильный шок после всего происшедшего, она не реагирует на раздражители. Пришлось уложить ее в твою кровать...
– В мою кровать? – схватился за голову Платон.
– Я не знала, когда ты приедешь, к вечеру она придет в себя, мы бы все убрали...
– Сейчас я ей устрою такой раздражитель! – Платон рванулся в коридор, отталкивая ставшую на пути Кваку.
– Давай, придурок! Иди сюда, я тебе покажу! – вдруг раздалось из спальни Платона.
– Кто это сказал? Это она сказала? – застыл Платон, не веря своим ушам.
– Я же говорю – тяжелые последствия... – объяснила Илиса, утаскивая его от двери в комнату.
Платон ринулся в спальню.
Аврора, дрожа, сидела на его кровати и смотрела на дверь с выражением загнанного животного, которое так просто врагу не сдастся.
– Явился, идиот! – прорычала она. – Приехал, здрасьте! Я тебя предупреждала? Предупреждала. Ты что-нибудь сделал? Ни-че-го!! Эта сволочь ударила Венечку в висок! Он же мог убить его, понимаешь, ты, тупой кабан?!
У Платона пропал дар речи. Когда он откашлялся, собираясь с мыслями, первым делом потребовал:
– Немедленно убирайтесь из моей кровати!
Аврора заметалась на четвереньках по пуховому стеганому одеялу.
– Плевала я на твою кровать – тьфу!
Она несколько раз плюнула, переползая с места на место, потом устала и затихла, скорчившись, закрыв голову руками. Платону была видна ее согнутая спина, выступающие сзади из-под ягодиц ступни и перекрестье худых предплечий на взъерошенном затылке.
– Я хочу, чтобы вы вылезли из моей кровати и вообще покинули мой дом, – потребовал Платон твердым уверенным голосом, хотя вид скорчившейся женщины тут же вызвал в нем жалость и отвращение.
– Ладно, – неожиданно согласилась Аврора, выпрямляясь. Сидя на коленках, она смотрела на Платона с жалостью и... отвращением! – Я покину ваш дом через несколько дней.
– Немедленно, – приказал Платон.
– А вот это видел? – бросившись на живот, чтобы оказаться к Платону ближе, она продемонстрировала ему снизу напряженный до побелевших косточек кукиш. – Уеду, когда сказала. Будешь гнать – отравлю, квартиру сожгу.
Платону стало стыдно и почему-то скучно. Он взял ее все еще судорожно сведенную руку в свою, сжал и предложил:
– Пойдемте чаю выпьем. Все лучше, чем собачиться здесь.
Аврора сразу обмякла и закрыла глаза, спрятав вспыхнувшее лицо.
Пить чай собрались впятером. Племянники смотрели на Аврору спокойно, Илиса подрядилась помочь с накрыванием на стол, но была отодвинута в сторону домработницей. Всего-то и разбилось – пара чашек. Платон достал бутылку коньяка. Увидел, что она початая, посмотрел долгим взглядом на Аврору, та только виновато пожала плечами.
Сидели молча.
Федор раскрыл книгу в месте, которое он отметил, загнув лист углом. Платон от такого варварства вздрогнул, поморщился и долго еще смотрел полными боли глазами, пока Федор искал нужное место.
– Вот! – нашел тот наконец. – «А вот теперь скажите, какого цвета хвост платья у моей матери?» – медленно зачитал он.
Аврора выронила первую чашку.
Платон встал, посмотрел на книгу более внимательно. Это было издание в мягком переплете. Усаживаясь, он заметил пристальный взгляд Илисы. Робко улыбнулся ей, стараясь скрыть переживания за подобное обращение с книгой. Федор же продолжал чтение:
– «Про хвост я ничего не могу сказать, – отвечал конюший. – Сам признался, что ты прохвост! – воскликнул Гаргантюа». – Федор с веселым видом осмотрел присутствующих. Не дождавшись нужной реакции, решил объяснить: – Про хвост и прохвост – получается одинаково, когда говоришь! А еще: «Так ли, не так ли, сунь себе в нос пакли. Кто слишком много такает, тому птичка в рот накакает!» Вы чего, как на похоронах? Вам не смешно? Подумаешь, подрались с Венькой из-за бабы. Это наши проблемы. Ведь все живы, чего дуться? Иди сюда, – он постучал ладонью по ноге.
Илиса сразу подошла и присела на место, по которому постучал Федор.
– Жена, ты меня любишь? – спросил Федор весело.
– Конечно, Феденька, – ответила Илиса, закинув голову вверх и шаря глазами по его лицу.
– Значит, тема закрыта, – постановил Федор.
– Я, Феденька, всех люблю, – тихо промолвила Илиса. – Я как-то поняла, что выжить можно, только если всех полюбить. Иначе – никак.
– Но меня-то – больше всех? – настаивал Федор.
– Нет, – покачала головой Илиса. – Я всех люблю одинаково. Разве что... Вот Платона Матвеевича я люблю больше всех. Потому что он – добрый и глупый.
Платон, уже встававший, чтобы уйти, дернулся и столкнул свою чашку на пол. Вторая.
– Ночью поговорим и выясним, кого больше, – самоуверенно заявил Федор.
– Конечно, Феденька...
Платон не мог заснуть. Таращился в потолок, считал прыгающих баранов, потом включил плеер и надел наушники.
Около трех часов ночи он почувствовал, что кто-то сидит у него в ногах. От страха, что это опять окажется Илиса, он подхватился и выскочил из постели как ошпаренный.
– Тише, Тони, – попросил Вениамин. – Пойдем со мной.
– Не надо, – тоже шепотом попросил Платон. – Не надо никуда ходить!
– Надо, Тони. Надо выяснить это раз и навсегда! Пойдем со мной. Она не могла сказать Федьке, что его любит. И смотреть честными глазами. Она меня любит.
– О господи! – простонал Платон, схватив себя за волосы на висках. – Не надо ничего выяснять! Завтра мы с тобой уедем за город, все образуется.
– Тш-ш-ш... – Веня призвал молчать.
Они услышали, как по коридору кто-то пробежал, смеясь.
Подошли к двери и осторожно выглянули. В ванной комнате в проеме открытой двери стояла голая девочка такой завораживающей красоты, что у Платона помутилось в глазах. Она звала к себе легкими изящными движениями ладони.