– Я... Я забыл, как расписываться.
– Ты пишешь круглую «О», а потом вставляешь внутрь заглавную «П», а от «П» несколько росчерков на имя.
Платон, открыв рот от усердия, потренировался указательным пальцем в воздухе. Когда он сказал «Да!» и просиял, Квака легким шлепком под подбородок опять напомнила ему закрыть рот, вложила в правую ладонь ручку, а левую взяла в свою ладошку и крепко сжала.
От умиления, что можно поцеловать эту восхитительную мягкую лапку, Платон прослезился. Квака развернула его голову лицом к тумбочке и пальцем показала, где поставить первую подпись.
– И что я подписал? – радостно спросил Платон.
– Мне нужны деньги. Много, – не углубляясь в детали, ответила Квака.
– Так ты аферистка, радость моя? – восхитился Платон. – А мы нашли твою шкурку! – погрозил он пальцем. – Если уж ты решила меня ограбить, так скинула бы ее, а? Как-то нечестно получается – в образе жабы забираешь мое состояние... Квака – это фамилия или подпольная кличка? Только представь: Квака и Цапель, ну и компания подобралась!
Илиса толкнула Платона в грудь. Он упал, раскинув руки. Только было Платон обнаружил, что потолок с медлительной плавностью опускается вниз, как кто-то тяжелый и теплый сел на него, мешая дышать.
– Что ты сказал? – спросила Квака над самым его лицом. – Ты сказал – Цапель?
Увидев испуг в ее глазах, Платон развеселился.
– Птах – это просто птах, а Цапель – это ка-а-анкретный птах! Смешно, да? Я спрашиваю: Квака – это ка-а-анкретно кто? – Задыхаясь, Платон попробовал приподнять голову, но не смог. – Боишься Цапеля? И правильно. Кваки... должны бояться Цапелей. Слезь с меня. Досмеяться не даешь...
– Спи, Платон Матвеевич, хороших снов тебе, – с нежностью в голосе пожелала Илиса, сползая с его груди.
– И что? – прокричал он, чувствуя, что опять остается один. – Уже можно заказывать сны?
– Досчитай до десяти! – донеслось из коридора.
– Один, два, три, – пробормотал скороговоркой Платон. На «четыре» попытался сосредоточиться. Ничего не получалось. – Пять... Шесть... надо что-то предпринять, чтобы хоть чуть-чуть ускорить движение мира вокруг... Восемь, девять...
На счет «десять» кто-то взял его ладонь. Платон покосился, не поворачивая головы, и потерял дыхание.
У его кровати!..
– Тина? – прошептал он, не веря.
– Подвинься.
– Не могу, – прошептал Платон. – Меня парализовало, наверное...
– Двигайся, а то уйду! – девочка наклонилась и стала толкать его огромное неповоротливое тело. Потом разгладила простыню и легла рядом. – Холодно, – сказала она.
Платон подумал, что она стала еще более юной, чем тогда, почти двадцать лет назад, в их первую близость. И что из этого следовало? Что он наконец умер и нашел ее в тех местах, где холодно, где времени и возраста не существует! От радости Платон всхлипнул, давясь слезами, повернулся набок и нежно обхватил голую девочку, стараясь закрыть ее собой всю. Она повозилась, устраиваясь удобней, переложила несколько раз его руку, наконец, позволила прижать себя и капризно потребовала:
– Расскажи сказку.
– Про кого?
– Про урода.
Платон вздрогнул и еще крепче прижал девочку к себе.
– Тебе не нравилась эта сказка...
– Рассказывай, а то уйду. Ну? «Писал себе на башмаки, какал в штаны, утирал рукавом нос, сморкался в суп, шлепал по всем лужа-а-а-ам!» – вдруг зевнула девочка.
А Платон думал, что мертвые никогда не спят.
– Жил-был толстый мальчик, который «...точил зубы о колодку, мыл руки похлебкой, расчесывал волосы стаканом, – начал Платон тихо, – садился между двух стульев, укрывался мокрым мешком, как ему аукали, так он и откликался», в общем, нормальный был ребенок, как все дети, только очень большой и толстый, – добавил Платон от себя. Девочка лягнула его пяткой. – Хорошо, хорошо, буду по тексту. – «От дождя прятался в воде, ковал, когда остывало, ловил в небе журавлей, возвращался к своим баранам, перескакивал с пятого на десятое, бил собаку... бил собаку в назиданье льву...» Я кое-как выжил, потому что практически не болел. Родители думали, что я слабоумный, всегда ставили в пример младшего брата – он никогда не попадался.
Еще один пинок – совсем слабый.
– «... не спросясь броду, совался в воду, полагал, что облака из молока, а луна из чугуна, – послушно забормотал Платон, чувствуя, что тоже засыпает, – с одного вола драл две шкуры, черпал воду решетом, клевал по зернышку, начинал за здравие, а кончал за упокой, за упокой... покой...» [3]
Очнувшись, Платон Матвеевич встал, счастливый, как никогда, прошелся по квартире, с умилением трогая знакомые предметы.
Вениамин и Квака сидели на кухне, пили чай с печеньем и раскладывали какие-то бумаги. Илиса молча налила кипяток в заранее приготовленную чашку Платона с заваркой.
– Можно тебя на минуточку, – позвал он ее в коридор.
Когда Квака вышла и выжидательно уставилась на него снизу своими зеленовато-серыми, слегка навыкат глазами, Платон присел, чтобы посмотреть в эти глаза вблизи. Илиса ждала, дожевывая печенье. Она ела, почти не закрывая рта, смотрела на присевшего Платона с каким-то унизительным снисхождением – лучше бы ему видеть это лицо сверху, запрокинутым в ожидании.
– Федор умер, так? – спросил Платон.
Илиса приподняла едва заметные белесые бровки и, продолжая жевать, пожала плечами на тему «ничего не поделаешь».
– Не подсыпай мне пока свое зелье в питье. Я хочу его видеть. Тело, – уточнил Платон.
– Это вряд ли, – заметила Квака.
– Его нельзя увидеть? – насторожился Платон.
– Практически невозможно, – кивнула она.
– Пока ведется следствие? – не мог понять Платон.
– Следствие ни при чем. Федора нельзя увидеть, потому что... Ты не нервничай, Платон Матвеевич, но мы его похоронили.
Покачнувшись, Платон не удержался на корточках и упал задом на пол.
– Может быть, вернемся в кухню и поговорим там за столом?
– Нет. Я здесь посижу, – кое-как выровнял дыхание Платон. – И давно? – спросил он, стараясь не смотреть на Кваку, чтобы не выдать взглядом нахлынувшей ненависти.
– Три дня тому.
– Мы – это?..
– Я и Веня.
– Где?
– В Подмосковье. Рядом с отцом.
– Вы и Богуслава похоронили в Дерякине? – поразился Платон, даже приблизительно не в силах себе представить, сколько возни требовало подобное захоронение, перевозка тел из Питера в подмосковное Дерякино – там была дача Богуслава. – И что, была срочная необходимость вот так, не по-людски?..