– Я могу показать. Это...
– Нет! – крикнул Платон. – Никаких объяснений. Не навреди моему желудочному соку.
– Хорошо. О деньгах можно говорить?
– Смотря что говорить. Если в общем – то денег нет. На двух моих карточках – почти пусто. Помнится, я подписывал какие-то бумаги. Ты по ним все сняла?
– Почти.
– Значит, и там – пусто. Еще будем говорить о деньгах?
– Кива умер.
– А вот это уже не о деньгах! Это – о похоронах, а о похоронах я говорить не буду!
– Не кричи. Аврору с Лужаной можно похоронить на деньги Авроры.
– Ты портишь мне аппетит. Ты что, собираешься ехать в этом халатике? Слишком много кружев, дешевые бусы не подходят...
– Это не дешевые бусы, это жемчуг.
– Пусть – жемчуг, начни уже одеваться, наконец!
– Не беспокойся обо мне.
– Я беспокоюсь не о тебе. Я беспокоюсь об этом халате.
– Это пеньюар.
– Тем более! Слышишь? Это нам сигналят.
– Ты, Платон Матвеевич, поезжай. Я позже прибуду.
Платон долго смотрел в лицо Илисы. Она выдержала его взгляд и чуть улыбнулась, ободряя.
– Почему ты так со мной поступаешь? Я же сделал все, что ты просила.
– Я подъеду ровно через двадцать минут после тебя. Ни о чем не беспокойся. И, пожалуйста, следи за своим лицом, когда меня увидишь.
– А что именно я должен изобразить на своем лице, когда тебя увижу? – ехидно поинтересовался Платон.
– Отстраненное равнодушие.
Запад Иванович, увидев Платона одного, подозвал шофера. Услыхав, что гость приехал один, Запад Иванович досадливо крякнул и уставился на Платона тяжелым взглядом.
– Все в порядке. Она предпочитает... Своим транспортом.
И Платон, как полагается, пошел первым делом в кухню.
– Чувствуете что-нибудь? – спросил его там озадаченный Северо-Запад.
– Соус кари, – принюхался Платон. – Лимон...
– Мы когда появились, Север Иванович почуял запах горелого. Приказал вынюхать.
– Что приказал?
– Вынюхать, где пахнет. Я ничего не чувствую.
– Сколько человек будет?
– Двенадцать.
– Дамы будут?
– Естественно. Серафима Емельяновна уже прибыли.
– Так позовите ее, она что хочешь унюхает!
– Звал. Сказала – все в порядке.
– И чего вы тогда мучаетесь?
– Вы не понимаете, Платон Матвеевич. Мне приказано было – что? Вынюхать и доложить, что пахнет подгорелым.
– А вы скажите, что ничего не подгорело.
– Так мне же не это приказывали – выяснить, подгорело или не подгорело. Факт запаха, так сказать, установлен...
Платон с интересом посмотрел на удрученного первого помощника.
– Какое у вас образование? – спросил он.
– У меня их три, из какой области?
– Языки?
– Естественно...
– Тогда мы поступим следующим образом.
К ужасу Северо-Запада, Платон слегка присел сбоку на разогретую плиту.
– Но как же!..
– Все в порядке, – Платон встал на ноги. – Надеюсь, дыры не будет...
– Платоша, любовь моя, где ты? – раздался зычный женский голос. – Боже! Чем это воняет?
В кухню влетела огромных размеров женщина и кинулась к Платону обниматься.
– Это ничего, просто я обжегся. Скажите Северу Ивановичу, что пахли мои сожженные брюки.
– Платоша, ты сел на плиту? – ужаснулась Серафима.
– Было дело, – отмахнулся Платон, троекратно изобразив у ее щек громкий чмок.
– Платоша, пойдем скорей смотреть, там кто-то подъехал в лимузине и с эскортом! Потрясающие мальчики с вот такими бицепсами на мотоциклах! Не знаешь, кто у нас ездит с эскортом байкеров?
– Кажется, знаю, – пробормотал Платон.
Все обжиралы собрались у окон от потолка до пола, чтобы рассмотреть, кто выйдет из лимузина. Мощные бородатые мужчины на мотоциклах крутили ручки, задымляя видимость. Наконец, задняя дверца лимузина открылась. Вышел еще один мужчина в коже с заклепками. Он что-то потащил на себя. И к разочарованию всех вытащил... плетеный короб с крышкой. Держа его перед собой, он пошел к дверям кафе.
– Может быть, это какая-то еда? – задумалась Серафима. – Очень дорогая, с охраной.
– Стол готов!
Никто не захотел садиться, пока не выяснится, что в коробе.
Бережно опустив ношу на пол, здоровенный мужик с бородой, но совершенно лысый, внимательно оглядел присутствующих, постукивая кулаком в перчатке по другой ладони. Потом вздохнул, словно сожалея о невозможности употребить чешущийся кулак по назначению, развернулся и удалился, стуча огромными ботинками на шнуровке.
Никто не решился подойти первым.
– Так и будем стоять? – не выдержала Серафима. – Кушать хочется!
Тут крышка короба откинулась и в нем в полный рост встала невысокая девочка с льняными волосами до пояса.
– Приве-е-ет, – пропела она и хихикнула, дернув плечиками.
Мужчины – в восхищении, а Серафима и Мама-Муму с недоверием рассматривали девочку минуты три. На ней была странная одежка – что-то типа короткой шелковой рубашечки на бретельках, которую небольшие круглые грудки поднимали впереди четко выделяющимися сосками. Белая кожа ее, казалось, просвечивала насквозь голубоватым перламутром прожилок, огромные серые глаза смотрели совершенно бездумно, с тем упоением веселья, которое идет не всем блондинкам – у некоторых наводит на размышления о глупости. Но она была не просто блондинка – волосы имели редко встречающийся платиновый оттенок белого льна, изяществу ее рук и ног могла позавидовать любая муза живописца.
Вот она шагнула из короба на пол. Мужчины выдохнули. Девочка была босой, если не считать тонких золотых цепочек, оплетающих через один пальчик ее ступни сверху и оборачивающихся потом вокруг щиколоток. Она нашла глазами Платона и хихикнула, дернув плечиками, ему персонально.
– Кто ты, деточка? – спросил Запад Иванович.
– Василиса, – вероятно, собственное имя привело гостью в полный восторг, потому что она тут же рассмеялась, как смеются дети – заразительно и искренне.
Платон узнал этот смех-будильник и вздрогнул.
– Так это же!.. Это, вероятно, ваша невестка! – повернулся к Платону Север Иванович.
– Привет, папочка! – пошевелила пальчиками девочка.
– Да, я вот тут... Вы просили, я... – забормотал Платон, чувствуя, как пот заливает спину.