Я начинаю раздеваться.
Сначала я снимаю ботинки, стаскиваю джинсы, колготки, потом – быстро – трусы. Свитер надет на голое тело, поэтому его я снимаю медленно, чтобы продлить оторопь трясущегося на стуле Юрия Борисовича и чтобы его нижняя челюсть отвисла до критического состояния. Некоторое время я стою голая и держу свой любимый желтый кашемировый свитер двумя пальцами, потом бросаю его, и свитер падает рядом с раскинувшейся женщиной. На паркет у моих ног капает первая капля крови.
– Алиса! – шепчет застывшая со шприцем в руке Пенелопа.
– Ничего страшного, – говорю я тихим, спокойным голосом, – ты же знаешь, это у меня случается от злости.
– У ва-вас кровь те-течет, – показывает рукой с ножом Юрий Борисович на пол.
Я задираю голову, и следующая капля капает на грудь. Я медленно размазываю ее ладонью.
– Помогите мне, – говорю я, глядя на Юрия Борисовича и размазывая вокруг пупка следующую каплю.
– Вам нужно в ванную! – суетится юноша, опускаясь со стула и размахивая ножом. – И холодное полотенце на нос! У меня в детстве тоже такое бывало, мне тогда закладывали ватку с перекисью водорода. Мама! Где у нас перекись? – он перешагивает через лежащую женщину и заходит в ванную.
Я отодвигаю от двери Пенелопу, делаю ей знак ладонью, что все в порядке, при этом ловлю следующую каплю крови и закрываю перед ее носом дверь.
В ванной первым делом отодвигаю ногой подальше нож, который юноша положил на пол, потому что он мешал ему открывать пузырек.
– Вот. Засуньте в ноздрю и закиньте голову.
Приблизив свое лицо ко мне почти вплотную, он помогает заталкивать ватку в ноздрю ухоженными тонкими пальцами пианиста.
– Юрий Борисович, – говорю я шепотом в его расширенные зрачки, в приоткрытый от напряжения рот, в полыхающие скулы, – у вас живот сводит, да?
Он садится на край треугольной ванны, задерживается глазами на моей груди и вздыхает.
– У меня ничего не получается, я сидел на унитазе, ничего не выходит, я даже выпил водки. Как заклинило! Так уже бывало в детском саду, когда нас заставляли сдать анализы, ну, вы понимаете, меня заставили выпить касторового масла, и от страха, что сейчас я выпачкаю штанишки, случился спазм. Вам лучше?
– Видите этот пластмассовый хоботок, – я говорю, задрав голову вверх и дыша ртом, потому что ноздри забиты мокрой ватой. – Он очень тонкий и хорошо закруглен, – засовываю наконечник резинового шланга в рот и облизываю его между вздохами. – Он входит нежно, если все делать аккуратно. Раздевайтесь, – осторожно протягиваю руку и открываю кран.
– Совсем? – не удивляется Юрий Борисович, внимательно отслеживая, как я облизываю пластмассовый носик клизмы.
– Ну, я же совсем голая. Вот сюда давайте, ко мне, в ванную.
Когда Пенелопа осторожно приоткрыла дверь, мы с Юрием Борисовичем сидели, расставив ноги, друг напротив друга, голые и уставшие, а между нами на блестящей эмали ванной лежали две окровавленные ватки из моего носа и два соединенных друг с другом резиновых контейнера из его прямой кишки.
– Я хочу видеть, как это работает, – показала я на отверстия для гидромассажа, и посеревшее лицо Юрия Борисовича оживилось.
Он стал нажимать какие-то кнопки на пульте управления, и я еле успела выкинуть контейнеры, хлынула вода, мы сели друг напротив друга, я предложила в память о Курте Воннегуте соединиться пятками, и Юрий Борисович сразу же меня понял (интеллигент, одно слово!), он нащупал своими ступнями мои, а потом предложил выпить за всех последователей Боконона и закричал: «Мама, коньяк нам в ванную!», и Пенелопа принесла поднос с бокалами, и укоризненно заметила, что нужно быть осторожной и всегда работать в перчатках, а мы с Юрием Борисовичем, соединившись под водой пятками, пели хором в память о Бокононе:
Расскажите вы мне
О счастливой стране
Где мужчины храбрее акул
А женщины все
Сияют в красе,
И с дороги никто не свернул! [3]
– Ну, ты даешь! – выдохнула в машине Пенелопа, взявшись за руль.
Дальше я не слышала. Я заснула, как упала в обморок. Наконец-то за последние пять дней я оторвалась от всего мира и отдалась полнейшему бесчувствию сна.
В половине шестого в стекло машины постучали чем-то металлическим. Звук получился звонкий и нервный. Кое-как разлепив глаза, я увидела спинки передних сидений, а потом близкую руку в огромной перчатке, постукивающую ключом с той стороны стекла.
– Войди-и-ите! – зевнула я, потягиваясь.
– Вы живы? – теперь с той стороны стекла образовалось круглое усатое лицо в каске.
– Я есть хочу.
Опускаю стекло.
– Чья машина? – интересуется страж порядка.
– Сейчас посмотрим… – я перелезаю на переднее сиденье. – Технический талон устроит? Вообще-то хозяйка здесь живет, – киваю на вывеску прачечной.
– Это машина Пенелопы? Ладно, проехали, я сразу не узнал. Пряник будешь?
– А кофе? – капризничаю я.
– Ладно, пошли.
Поеживаясь, бегу за утренним милиционером. Все спит вокруг – воскресенье, на перекрестке светится тусклым огоньком кафе.
За чашку отвратного кофе и подозрительный салат с селедкой я совершенно чистосердечно призналась милиционеру, что Пенелопа в своей прачечной не снимает порнофильмы с малолетками, не растворяет в ванной трупы, не подделывает документы, не печатает деньги, не разводит кроликов и не выращивает в подвале шампиньоны.
– Знаешь, какая у нее крыша? – расслабился после второй рюмки коньяка страж закона.
– Нет, – я заинтригована.
– Вот именно! Никто не знает, а трогать нельзя. Ты клиентка или работаешь у Пенелопы?
– Работаю. Я еще пока на испытательном сроке.
– И что у тебя получается лучше всего?
Я задумалась, потом решилась:
– Лучше всего у меня пока получилось поставить клизму одному молодому интеллигенту.
– Ну, полный беспредел! – покачал головой милиционер. – А еще я слышал, Пенелопа сосватать может кого угодно. В смысле, женить там или замуж выдать. Говорят, у нее картотека самая обширная в мире. Понимаешь, я немку хочу. Немки, они чистоплотные и выносливые.
– Вранье! – возмущаюсь я. – Наши отечественные невесты – самые выносливые невесты в мире!
– Ладно. За наших, за выносливых, – он чокнулся с моей чашкой, выпил, тщательно вытер усы. – Документик найдется?
– Что? – не сразу уяснила я.
– Документы, говорю, какие-нибудь имеются?
– Конечно. Загранпаспорт.
– Во-о-она как!