– Прекрасно, прекрасно, вот отличный ответ, просто бальзам для врача. Так, что там у нас насчет вскрытия, – он на секунду подносит пальцы к виску. – Да! Не думаю, что родственникам можно будет присутствовать, поскольку при составлении протокола вскрытия будет патологоанатом из их организации. Так полагается. Все вопросы к ним.
Мы уже почти вышли из ординаторской, когда Су резко останавливается и протягивает доктору сумку.
– Возьмите, пожалуйста.
– Это не ко мне, это в морг распорядителю.
– Не для похорон. Здесь его вещи. Если вдруг так случится…. – она подыскивает слова, зажмуривает глаза и неопределенно взмахивает рукой в воздухе, – если он вдруг окажется все-таки живым, отдайте ему эту сумку. Скажите, что это ему.
Пока я открываю рот и хватаюсь за притолоку двери, чтобы не упасть, доктор ставит диагноз:
– Детка, у вас не анемия. У вас маниакально-депрессивный психоз. Это бывает после смерти близкого человека.
– Да-а-а, – неуверенно соглашается Су, – наверное. Это же я его пристрелила.
После больницы воздух вдыхается с жадностью самоубийцы, мне кажется, что я могу по запаху распознать каждое дерево, но тополя, конечно, со своими липкими листьями вне конкуренции. Первый час ночи, мы останавливаем такси, Су называет вокзал. Потом шепотом, склонив голову мне на плечо: «Ты взяла мой паспорт?» Я киваю и интересуюсь, почему этот вокзал? Су знает, что с этого один за другим поезда уходят ночью в Ленинград. А если не будет билетов? Су отстраненно смотрит на меня, и я потом понимаю почему. Она не идет к кассам вообще, она идет сразу к проводникам, интересуется сначала, часто ли останавливается поезд. Она минует «Стрелу», из этого я делаю заключение, что нам нужен тот, который останавливается везде.
Верхние полки полутемного пустого купе, мы ложимся друг против друга, я вижу, как мерцают глаза Су в отблесках перронных фанарей, я не знаю, куда мы едем и почему, и думать об этом нет сил. Я закрываю глаза, и плавный толчок поезда, и его медленное движение по скользким рельсам мне почти что почудились во сне.
Кто-то трогает мою руку, прикосновение отдаленное, как будто я со стороны наблюдаю сцену с посторонними людьми: аккуратно зачесанные и напомаженные волосы у мужчины с тонкими усиками над сочными губами, моя не очень чистая рука, которую осторожно гладят, запах горького одеколона, шепот и перезвон стекла.
– Прошу прощения, но вы стонете во сне. А мы как раз решили посидеть при свечах, не составите компанию, раз уж сон так тяжел?
Еще несколько секунд я не могу поверить в реальность происходящего и не понимаю, где нахожусь. Внизу на столике подтекает свеча, пристроенная в горлышке бутылки, еще одна бутылка с коньяком, баночки, стаканы, нарезанный хлеб. Мужчина с усиками услужливо улыбается, четвертый пассажир раскладывает салфетки на столе.
– Проснулись? Прекрасно, что хорошего в страшных снах. Присоединяйтесь.
– Где я? – спрашиваю и тут же понимаю нелепость вопроса.
– Мы в поезде, – терпеливо, как сиделка у буйнопомешанного, объясняет разбудивший меня мужчина, помогая спуститься. – Мы едем в Ленинград, сейчас полпятого утра, или ночи, как вам больше нравится. Вы стонали, разбудили нас, мы решили посидеть и поговорить, раз уж вы все равно не даете спать. А потом подумали, почему бы не поговорить втроем? Знакомиться будем?
– Можно, – я неуверенно пожимаю плечами.
– Это хорошо сказано: можно! Это хорошо.
– Да, неплохо, – соглашается второй мужчина, я рассматриваю с некоторым удивлением его совершенно обритую голову, плечи атлета – он в черной открытой майке и спортивных брюках, – массивную шею, потом поднимаю глаза вверх: тяжелые веки и раздвоенный подбородок грубо вылепленного лица. Глаз не видно, глаза он прячет. – Неплохо сказано, потому что можно знакомиться, а можно и наоборот. Знаете, это расслабляет. Такие вот ни к чему не обязывающие знакомства в поездах. Столько всего можно про себя рассказать! Без страха и стыда, потому что случайному человеку – все равно что ни-ко-му. Позвольте ножку.
Мне надевают туфлю. Потом другую. От всех этих странностей я впадаю в слабоумие.
– Смотрите-ка! – это он нашел лодочку Су. – Четвертый наш пассажир имеет изящную ножку.
– Позвольте мне, – берет туфлю тот, что с усиками, – уж я-то специалист в этом деле. Действительно, ножка изящна и туфелька с претензией! Дорогая французская туфелька.
Су спускается вниз с плавностью змеи на охоте. С удовольствием наблюдаю смену выражений на лицах мужчин. Усатый восхищен и даже удивлен, он поднимает брови, кривит пухлый яркий рот и смотрит по очереди на меня и на лысого, вытаращив глаза: «Нет, вы это видели?! И где? В поезде, вот так, вдруг!» Обладатель черной майки и спортивных штанов осматривает Су мгновенным броском обнаружившихся глаз – они у него водянисто-серые, – а после осмотра стискивает челюсти, словно почувствовал досаду или испуг.
– Доброе утро, – Су берет кружок колбасы и медленно укладывает его на высунутый язык, – что празднуем?
– Знакомимся, – услужливо сообщает разбудивший меня, – вот решили приятно провести время до северной Венеции, что мы всё спим, ей-богу!
– Да, будем знакомы, – подвигается обритый, чтобы Су было удобно сесть, – я наемный киллер.
– А я – сутенер, – быстро, словно опаздывая, говорит разбудивший меня, приглаживает рукой волосы, слегка кланяется и садится рядом. Я раздуваю ноздри. Его волосы пахнут гелем, руки одеколоном, одежда табачным дымом, но все вместе это совсем не раздражает, вероятно, из-за качества. – А что это такое – киллер, позвольте спросить? – руки выбирают кусочек белого хлеба: один забракован, другой, третий осмотрен и принимает на себя колбасные кружочки. О, это, оказывается, выбирали для меня. – Ешьте, голубушка.
– Это от английского «убивать». Человек убивающий, то бишь убийца. Но киллер звучит солидней. А что это такое – сутенер? – не остается в долгу Киллер.
– Ценитель женщин.
Киллер, подождав несколько секунд и поняв, что других объяснений не будет, презрительно хмыкает. Он разливает в граненые стаканы коньяк, закрывая дно на сантиметр. Ловко орудуя перочинным ножом, вскрывает маленькие баночки с паштетом. Я страшно хочу есть и стараюсь растянуть бутерброд, откусывая по чуть-чуть.
– Ну, за встречу! – поднимает стакан Киллер.
– Позвольте, девочки еще не сказали, как их зовут.
– Су, – говорит Су и берет стакан.
– Анна, – говорю я, дожидаюсь ее быстрого насмешливого взгляда и изображаю насильную улыбку.
– Вот и ладненько, вот и чудненько! – веселится Сутенер. – А в Ленинграде, между прочим, дожди. Передавали по радио. Простите, конечно, что заговорил про погоду, как на скучной вечеринке, но я к тому, что у дам нет багажа. Как это вам удалось – женщины и без багажа?
– Да это получилось экспромтом, – Су достался бутерброд с паштетом, она облизывает указательный палец и вдохновенно начинает плести жизнь: – Мы гуляли в Сокольниках, стало скучно, я говорю, что ты хочешь, Аннушка? А она говорит, хочу лошадей. Так ведь?