– А голова? Где его голова? Что ты с ней сделала? – Я начинаю просыпаться.
– Господи, Вера, это же образ, это был сон! Ты что, меня не слушала?
Конечно, она имеет полное право путать сны и реальность, потому что делает это грациозно и вдохновенно, она всегда так восхитительно лжет! И ее еженедельные спектакли, которые она обычно начинает словами «…Ой, а что тут со мной было!..», а потом оказывалось, что это было во сне, меня уже даже не раздражали: экстравагантная пантомима, моноспектакль на грани шока и удовольствия. Но почему-то сейчас она хочет моего участия в этом спектакле, а я, как на грех, сплю на ходу.
Я должна поехать в эту квартиру, которую Су сняла для… своих мимолетных платных влюбленностей (это перевод одного русского слова, такого емкого, такого родного!), посмотреть, что случилось с Дални, и вообще принять решение. В прошлом году в припадке патриотизма, замешенного на жесточайшей депрессии, она сдавала кровь как донор и ходила на курсы медсестер. Я немедленно представляю, как Су делает искусственное дыхание голове Дални.
– Пульса не было. Судя по температуре тела, когда я проснулась от этого кошмарного сна, смерть наступила…
Ну все. С меня хватит. Я демонстративно сдергиваю с вешалки плащ и выталкиваю ее в коридор с твердым намерением очутиться как можно быстрей возле кровати с бездыханным? безголовым? шведом. И, только оглядевшись в сером пространстве двора в четыре сорок утра, окончательно просыпаюсь и начинаю понимать, насколько все это глупо и малоосуществимо.
– Такси!.. – пискнула Су. И в арку вплыли желтые огни автомобиля. Самое настоящее такси с шашечками. Что ж, так тому и быть. В результате подобного везения через двадцать минут я увидела на предельно близком расстоянии первый в своей жизни труп, а еще через полчаса у дома Су обнаружила, что смотрю на двух мужчин в штатском, не имея при себе удостоверения личности.
Я иду к подъезду на почти негнущихся ногах. Это двое могли ведь просто так с утра пораньше отдыхать на скамейке в костюмах и при галстуках. Еще один шаг. Никакого движения с их стороны. Сумрак подъезда. Я стою несколько секунд, осторожно выглядывая, потом бегу, перескакивая через ступеньки, на второй этаж.
Су первым делом показывает мне крошечный микрофон в люстре. Я делаю ей знаки молчать и сажусь думать. Я думаю, пока она вытряхивает свой запас «зеленых» из толстенного тома энциклопедии, тщательно упаковывает в полиэтиленовый пакет паспорт, водительские права и книжки на предъявителя, потрошит альбом с фотографиями и отбирает некоторые осколки своего детства и юности – черно-белые и несколько цветных, – законсервированные кусочки жизни. Я смотрю на все это отрешенно, как на немое кино.
– Бесполезно, – говорю я, когда она, отбраковав из толстой пачки родных денег трешки и рубли, засовывает купюры покрупней в карманы обтягивающих джинсов.
– Вера, думай! Думай, Вера!
Я должна срочно придумать, как нам выбраться из квартиры и где спрятаться. Я смотрю в окно. Эти двое допрашивают шофера такси. Тот из них, который полный и какой-то неряшливый, размахивает руками. Высокий смотрит на меня в окно. Я беру Су за руку и тащу в ванную. Она не сопротивляется, только таращит глаза.
– Оберни все это тряпками, – я показываю на деньги и документы в руках Су. Су не понимает. – Что-нибудь из нижнего белья. Отнеси своей соседке. Девочке без слуха. Скажи, что это пакет для подруги, что подруга придет за ним завтра-послезавтра, а тебе надо уехать.
– Вот так взять и все отдать?..
– Ну не так. Запихни в жестяную банку от чая. Ту, килограммовую. Сверху насыпь чай.
Мы идем в кухню. На банке цветут чудные попугайчики. Они сидят на искривленных синих ветках и пьют лиловое солнце на фоне китайских пагод. Нежный аромат засушенных листьев. Я глубоко вдыхаю и слушаю пульсацию крови у себя в висках. Подчиняясь странному чувству, останавливаю руки Су и отбираю у нее паспорт. Кладу на стол. Су пожимает плечами, но не перечит.
Во дворе ничего не изменилось. Двое в штатском стоят у такси. Такси ждет нас, как и договаривались. И тут я цепенею. Надо было отпустить это такси и взять другое, когда мы вышли из квартиры, где тихо-тихо, совсем неслышно лежал на спине Дални с приоткрытыми глазами. Сказать ей, что нас арестуют через несколько минут, или подождать? А вдруг таксист забыл адрес? Такая глупость: нас обеих трясло, и мы попросили его проводить до дверей квартиры. Так или иначе, все кончено. Су уходит к девочке-соседке, не закрыв дверь. Желание броситься бежать очень сильное. Какая это, интересно, будет статья? Соучастие в убийстве. Отчего он умер? Сердечный приступ? Такая банальная смерть в постели валютной проститутки. Вот я и сказала это. Именно так будет озвучено на суде, записано в папочках протоколов. Как интересно: такси уезжает. Высокий что-то доказывает неряшливому, а к подъезду подъезжают две черных «Волги» и одна милицейская мигалка. Как все быстро. Я смотрю в проем открытой двери, вижу входящую Су, становлюсь под люстрой, задираю голову и говорю в нависшие висюльки чешского хрусталя:
– Швед Дални умер сегодня ночью. Мы не знаем отчего, но просим прислать кого-нибудь из милиции, поскольку боимся выйти из квартиры, чтобы это не восприняли как побег.
Су отступает, пока не упирается спиной в стену, потом она оседает вниз, глядя на меня не со страхом, а обеспокоенно: она думает, что я рехнулась.
– Мы… Мы остаемся здесь? – Она шепчет и тут же зажимает себе рот рукой.
– Да, – декламирую я в люстру, – мы остаемся здесь, нам нечего бояться, мы ничего плохого не сделали. Мы подождем представителей власти, а лучше сразу позвонить в милицию. Да. Сразу. Где у тебя телефон?
По адресу, названному шофером, выезжает опергруппа, вызванная Корневичем по рации. Приказано дверь не ломать, вскрыть грамотно. Хрустов не одобряет, но терпелив: не говорит ни слова. Когда рация пискнула, он как раз решил обойти дом с той стороны: у него тоже иногда бывают предчувствия, а эта женщина Вера смотрела как загнанный зверек. Второй этаж: беги – не хочу! Во двор влетела знакомая «Волга» начальника отдела по контрразведке и милицейский «уазик», и за дом пробежкой бросились мальчики в форме. Хрустов очень удивился, а Корневич подошел к подъезду и закрыл вход собой. Его больно ткнули указательным пальцем в грудь и назидательно объявили:
– В снятой гражданкой Ли квартире обнаружен труп гражданина Швеции. Так что, майор, уйди с дороги.
Корневич ничего не сказал, удивления по поводу сведений о снятой Сусанной Глебовной Ли квартире не высказал, а дождался, пока из подъехавшей второй «Волги» не вышел его начальник при полном параде. Пискнула рация. Сержант из квартиры с прослушкой передал срочное сообщение. Корневич тактично отошел в сторону и оставил начальников переругиваться, но был потребован в самом начале беседы. Хрустов, усмехнувшись, выслушал, как майор докладывает о полном контроле над ситуацией: его подчиненный только что передал информацию о смерти клиента гражданки легкого поведения Ли, которую он предполагает использовать с максимальной пользой. Да, это была его личная инициатива – продлить слежку за Ли. На что он надеялся? На то, что девушка оступится и будет им завербована как осведомитель, в частности, поможет выяснить цели приезда в СССР гражданина Швеции, а также двух граждан США – поставщиков оборудования по обработке хлопка, у которых совершенно случайно были обнаружены на машине антирадары и системы слежения, доселе нашим безопасникам неизвестные. И все эти иностранные граждане стараются не пользоваться услугами платных проституток, а привозят с собой телефончик надежной красавицы-москвички. Как уж они передают этот телефончик друг другу «там», возможно, существует целая служба доверия, но факт: самые дорогие те девочки, которые приличные, а встречи за обеденным столом в присутствии родителей, поездки на дачу и «встреть меня возле университета после лекций» – пароль благонадежности. Этим девочкам не платят, а дают деньги на: необходимую срочную операцию дедушке, которую могут сделать только в Швейцарии, на скульптуру нагробного памятника для бабушки-актрисы, на обмен (покупку) квартиры, чтобы не было стыдно встречаться в коммунальной норе («ты же знаешь, это был наш дом, а после революции стала коммуналка на двадцать комнат!»). Игра должна быть не просто разыграна, а быть предельно достоверной, то есть и дедушка, и бабушка, и дом купца Крупенина должны иметь место, а это уже просто определенным образом повернутая жизнь – не игра.