– Почему так получается, – спросила Ева задумчиво, баюкая горячую чашку в ладонях, – когда что-то планируешь, рассчитываешь, ничего не выходит, а наобум, ни с того ни сего, как будто черт помогает?

Лариска облизала пальцы и медленно вытирала их платком. Она подумала, что Ева говорит про Николаева.

– А знаешь, мне Сережа очень нравился, – Лариска не смотрела на Еву.

– Да кому он не нравился, – Ева не сразу поняла, что Сережа – это Николаев.

– Я сделала аборт в прошлом году. После турслета. Пожалела потом, истерика, то-се, мой милый настоял, сказал, сделаешь аборт – поженимся. А Сережа отвез меня после работы на какие-то аттракционы, посадил на чертово колесо и рассказывал, как ты ему нравишься, как вы поженитесь, сколько будет детей. Я изревелась вся, а он не понимает, чего я реву. Я своему милому потом сказала, да, я сделаю это, но ты женишься на мне, если уж я на такую жертву пойду, то только из-за женитьбы. Распишемся и пойдем кататься на чертовом колесе.

– Я раньше думала, что люди женятся в таком случае, чтобы родить ребенка, а не для аборта.

– А мой все говорил, что у нас жизнь впереди, детей заводить рановато. Женились. Покатались на чертовом колесе, а удовольствия никакого. Мой муженек подробно описал, как его укачивает на подобных снарядах. Никакой романтики. То ли дело – Сережа! Заводной и глупый. В мужья он, конечно, не годился. Но друг – самый лучший.

Ева не выдержала и достала бутылку коньяка. Бутылка была початой, но коньяк отменный, болгарский и старый. Ева сполоснула свою чашку, налила себе и Лариске. Лариска посмотрела ласково.

– Ты пей, а я условно. Мне вроде нельзя. Я решила больше не ждать, когда же наступит это главное время, и наплевала на бездетное существование моего муженька.

– Ну! Ты ждешь ребенка?

– Да. Уже два года жду, дождалась. Так что давай, за самого-самого!.. Будет мальчишечка – Сережа. А девочку я назову Евой, вот честное слово, назову! – Лариска приподняла чашку, поставила ее на стол и собрала крошки из коробки с пирожными. – И не реветь!

Ева улыбалась радостно и совершенно естественно. Лариска сначала подозрительно осмотрела ее улыбку, потом не выдержала и улыбнулась сама.

– Дура ты, – сказала она ласково, – и все у тебя дурацкое. Когда не надо – плачешь, когда надо – смеешься. И до чего ж ты хороша! А я теперь растолстею, одомашнюсь, ем все подряд с утра до вечера. Ко мне тут пришла психолог. Растрепанная такая, не помню как зовут, она спрашивает: «О чем вы думаете, когда пишете заключение, когда дело закрыто и передается в прокуратуру?» Я честно сказала, что вот пока писала, только и думала о хорошей куриной ножке. Наверное, теперь мне хана. Уволят.

– Ну, ты еще успеешь пожелать мне удачи.

– Удачи тебе.

Пятница, 25 сентября, вечер

Если бы полковник Гнатюк не был так удручен смертью старшего инспектора Николаева, он бы прислушался к своей тревоге. Но странное сосущее чувство страха и тоски, которое в последнее время посещало его, как бы предупреждая о больших проблемах, в этот день он объяснил уже случившимся. И очень ошибся. Уговаривая себя заняться как следует работой, он настоял-таки на допросе Опушкина-Кота в своем Управлении. Вызвал следователя Калину, поставил задачу. Глядя в ее напряженное лицо с пустым застывшим взглядом, рассказал про ключ, про банк, протянул подготовленный отчет. Калина не хотела присутствия на допросе Кургановой, но говорила об этом с неохотой, не настаивая. И Гнатюк сказал, что Курганова будет.

Калина должна была поехать с нарядом в тюрьму, взять Кота и отвезти на место убийства Карпатого для следственного эксперимента. Потом привезти в Управление для допроса.

В три часа дня Калина позвонила и сказала, что следственный эксперимент проведен, что Кот ведет себя весело и спокойно, похоже – и это следует из некоторых его высказываний, – он знает об аресте Закидонского. Гнатюк вызвал Еву и приказал подготовиться к допросу через полчаса.

Расхаживая по кабинету, он думал, что же так радует Кота в задержании Закидонского? Ну, допустим, можно говорить больше и свалить больше, Закидонский в тюрьме, а не на воле, вроде как и дать ему должны больше, чем Коту. Это да, но в таком случае Паша и Кот – не друзья, а Гнатюку хотелось иметь друга Закидонского, именно друга, чтобы по-настоящему раскрутить этого странного преступника. Если Кот рад аресту Слоника, значит, он и не надеялся на его помощь с воли, значит – не друг. Будет топить. Тоже неплохо. Гнатюк быстро набросал вопросы для Калины, чтобы подложить ей этот листок в нужный момент.

Следователь Татьяна Дмитриевна Калина пригласила Еву для важного разговора. Ева только тяжело вздохнула. Она предполагала лекцию о приличном поведении во время допроса. А Калина готовилась к разговору, нервничая. Но как только она задала Еве свой первый вопрос, нервное состояние совершенно прошло, глаза ее блеснули остро и так стервозно, что Ева растерялась.

– Как вы относитесь к проституткам, Ева Николаевна? – спросила Калина, зайдя к Еве в кабинет.

– Никак не отношусь, – обалдев, ответила Ева. – А что, есть проблемы?

– А вот здесь вы ошибаетесь, Ева Николаевна, очень даже вы к ним относитесь! – Калина смотрела дерзко и насмешливо.

«Боже, – подумала Ева, – да она острит!»

– Правильно ли я вас поняла, Татьяна Дмитриевна, вы пришли ко мне, чтобы сказать, что я – проститутка?

– Правильно вы меня поняли, Ева Николаевна, совершенно правильно.

– Ну, – сказала Ева неуверенно, – проституция предполагает продажность. А я за собой такого не замечала.

– Разные есть проститутки, – строго сказала Калина. – Не будем цитировать зарубежную прессу. У нас своя страна, сложная, у нас и проститутки другие! У нас есть проститутки по призванию, это то, что я называю по-другому кокетством, переходящим в непристойность.

Ева расслабилась, закинула ногу на ногу и внимательно оглядела Калину. Таких женщин она называла «два года до пенсии», никогда не обращала на них внимания, даже под угрозой собственной неминуемой старости. Она была страшно заинтригована и растеряна.

– Испугались? – спросила Калина, все еще стоящая у двери прямо, как по стойке «смирно». – Не бойтесь, я к проституткам лояльна, я у психолога спрашивала, она сказала, что проституция – это немного болезнь. Беда в другом. Беда в том, что вы работаете в таком мужском месте, где ваша болезнь хорошо себя чувствует. А болезнь, на самом деле, надо лечить, просто лечить, это понятно? Вот вы сейчас позу приняли, я бы назвала ее обороняющейся, коленки вперед, и это у вас уже происходит автоматически. Чуть что не так – вы коленки и грудь вперед, мозги назад! Я считаю вас опасной не потому, что вы проститутка, Ева Николаевна, а потому, что вы не чувствуете систему.

– А что это за система такая? – спросила Ева.

Калина вздохнула, отодвинула стул на середину комнаты и села.