— Ах вот как?
— И папа сказал, что разрешит, если у меня будут хорошие оценки.
— Так папа тоже знает? А со мной — со мной никто не поговорил? Да кто я, по-твоему, — Ганнибал Лектор?
— Но ты все время злишься, особенно в последнее время.
— И кто в этом виноват?
— Так можно мне туда ходить?
У Кейт уже не было выбора.
— Хорошо. Но если твои оценки…
Мара придвинулась к матери и обняла ее. Кейт крепко прижала дочь к себе, наслаждаясь моментом. Она уже и не помнила, когда в последний раз Мара обнимала ее.
Мара пошла в дом, а Кейт еще долго сидела в машине, глядя ей вслед и размышляя, правильно ли она поступила, разрешив ходить дочери в новую школу моделей. Существует ловушка, в которую попадают многие матери, — уступить и сдаться гораздо проще, чем твердо настоять на своем. Из-за этого отменяются принятые ранее решения, понижается планка разумных требований.
Не то чтобы Кейт не хотела, чтобы Мара ходила в эту самую школу. Она не хотела, чтобы Мара так рано вступала на столь тернистый путь. Непредсказуемость, ненадежность этой стези, коррупция, внешняя красота, не глубже идеальной кожи, наркотики, анорексия. Вот что лежало под блестящей поверхностью модельного бизнеса. А у подростков такая хрупкая психика и еще не сформировавшееся тело. Видит бог, девочке в переходном возрасте есть от чего слететь с катушек и без неустанной погони за внешней красотой, которую она решила сделать своей профессией.
Кейт не боялась, что ее красавица дочь не сможет пробиться в этом мире, ее больше тревожило, что Мара сумеет стать в этом мире своей, но детство будет для нее потеряно.
Она вышла наконец из машины, коря себя за то, что не проявила твердость.
Бесплодные угрызения матери. Кейт пыталась придумать, как бы развернуть все назад, и приходила к выводу, что это невозможно. Когда зазвонил телефон, Кейт не стала брать трубку, а продолжила разбирать покупки. За это лето она усвоила одну вещь: девочки-подростки живут болтовней по телефону.
— Ма! Это тебя — бабушка! — закричала сверху Мара. — Только недолго. Мне будет звонить Гейб.
Кейт взяла трубку и услышала, как на другом конце провода выдыхают дым. Улыбнувшись, она оставила покупки, забралась на диван и завернулась в вязаный платок матери.
— Привет, мам.
— Голос у тебя какой-то странный.
— Ты сделала этот вывод, услышав мое дыхание в трубке?
— Надеюсь, ты не куришь? У тебя ведь дочь в переходном возрасте.
— Поверь мне, я никогда не вела себя так ужасно.
Миссис Муларки рассмеялась своим хриплым смехом.
— Думаю, ты просто не помнишь, сколько раз ты запрещала мне лезть в твою жизнь и хлопала дверью у меня перед носом.
Воспоминания об этом действительно были размытые, но вспомнить можно было.
— Прости меня, мам.
Последовала пауза, затем миссис Муларки произнесла:
— Тридцать лет.
— Что — тридцать лет?
— Тридцать лет прошло, прежде чем ты догадалась извиниться. Но знаешь, что самое замечательное?
— Что я могу не дожить до этого дня? — усмехнулась Кейт.
— Что ты поймешь гораздо раньше, что твоя дочь жалеет о своем поведении. — Марджи рассмеялась. — А когда она пригласит тебя посидеть с ребенком, тогда она полюбит тебя по-настоящему.
Кейт постучала в дверь Мары и услышала приглушенное: «Заходи».
Она вошла, изо всех сил стараясь не обращать внимания на разбросанные повсюду одежду, книги и мусор, и подошла к белой кровати, на которой сидела, поджав под себя ноги, ее дочь и говорила по телефону.
— Могу я поговорить с тобой минутку?
Мара закатила глаза.
— Извини, Гейб, моя мама хочет со мной поговорить. Созвонимся попозже.
— Что? — спросила она, обращаясь к матери.
Кейт присела на краешек кровати, вспомнив вдруг, сколько раз повторялась такая же сцена во времена ее отрочества. И ее мама всегда начинала с рассуждения о том, какова жизнь. Она улыбнулась своим воспоминаниям.
— Ну что? — повторила Мара.
— Я знаю: мы много ссорились в последнее время, и мне очень жаль, что так вышло. Чаще всего это происходит, потому что я люблю тебя и хочу для тебя всего самого лучшего.
— А в остальных случаях почему это происходит?
— Потому что тебе удается разозлить меня до чертиков.
Мара едва заметно улыбнулась и подвинулась, освобождая место для матери. Когда-то сама Кейт делала так же.
Она присела на кровать и осторожно взяла дочь за руку. Ей так многое хотелось сказать, попытаться завязать хоть какой-нибудь разговор, но вместо этого она сидела и просто держала дочь за руку. Это был первый вечер без ссоры, первый момент близости за несколько лет, и это наполняло сердце Кейт надеждой.
— Я люблю тебя, Мара, — сказала она. — Именно ты, больше, чем кто-либо другой, показала мне, какой может быть любовь. Когда тебя положили мне на руки…
Она замолчала, почувствовав, как сжимается горло. Ее любовь к своему только что рожденному ребенку была такой огромной, такой всепоглощающей. Иногда во время ожесточенных военных действий, связанных с переходным возрастом, она почти забывала об этом. Кейт улыбнулась.
— В любом случае, я думаю, нам надо устроить вместе что-нибудь особенное.
— Например?
— Например, вечеринку в честь годовщины папиного шоу.
Мара просила ее об этом уже давно, но Кейт отвечала, что она еще слишком мала для присутствия на таких мероприятиях.
— Мы могли бы вместе отправиться по магазинам, в парикмахерскую, купить себе красивые платья…
— Я люблю тебя, — сказала Мара, обнимая мать.
Кейт крепко прижала к себе дочь, наслаждаясь моментом близости.
— Можно, я расскажу Эмили?
И прежде чем Кейт успела ответить, Мара уже протянула руку к телефонной трубке.
— Эм, ты не поверишь, куда я иду в субботу…
Кейт закрыла дверь и пошла к себе, размышляя о том, как быстро все меняется, когда речь идет о детях. Минуту назад ты чувствовала себя эскимосской женщиной, отбившейся от своих и забытой, и вот ты уже покорительница горной вершины, гордо водружающая над ней свой флаг. От таких перемен может закружиться голова, и единственный способ выжить — наслаждаться хорошими моментами и не пережевывать плохие.
— Ты улыбаешься, — отметил Джонни, когда она вошла в спальню.
Он сидел на кровати в очках для чтения, которые терпеть не мог и, надевая, всегда ворчал.
— А это такое выдающееся событие?