— Тетя Талли, с тобой все в порядке? — озабоченно спросила Мара.
— Выходи, Мара, — сказал дочери Джонни. — Иди за мной.
Талли понимала, что все ждут ее, но не могла заставить себя выйти из машины. Людям все время приходилось ее ждать — одна из прихотей всех знаменитостей.
— Ты сможешь сделать это, — сказала Талли испуганной женщине в зеркале заднего вида.
Она потратила столько времени, заковывая в броню свое сердце, а теперь целенаправленно сдирала ее, обнажая самое уязвимое место. Но разве у нее есть выбор? Если у нее и у ее матери есть хотя бы один шанс, кто-то должен сделать первый шаг.
Талли наконец открыла дверь фургона и спрыгнула на землю.
— Мы находимся в коммуне «Саншайн Фармз». Нам сказали, что моя мать жила здесь почти неделю, хотя она еще не выслала адрес моему адвокату, и я не знаю, планирует ли она здесь задержаться.
Талли подошла к длинному ряду столов под деревянными навесами, где несколько женщин продавали свою продукцию. Ягоды, джемы, сиропы, ягодные масла и поделки в стиле Холи Хобби.
Никого, казалось, не заинтересовало, что их снимают на камеру.
— Я — Таллула Харт, и я ищу эту женщину. — Она показала фотографию матери.
Толстый Боб встал слева от нее.
— Облачко, — без улыбки сказала одна из женщин.
Сердце Талли подпрыгнуло в груди.
— Да.
— Ее уже здесь нет. Ей не нравилось, что здесь приходится много работать. Последнее, что я слышала, что она подалась в Малберри. А что она сделала?
— Ничего. Она — моя мать.
— Она говорила, что у нее нет детей.
Талли понимала, что камера запечатлела ее реакцию — гримасу боли, отразившуюся на лице.
— Это неудивительно. Так как нам попасть в Малберри?
Пока женщина объясняла дорогу, Талли почувствовала нарастающее беспокойство. Она отошла в сторону, чтобы побыть немного наедине с собой. Джонни неслышно подошел к ней.
— С тобой все в порядке? — спросил он как можно тише, чтобы звук не записался на камеру.
— Я боюсь, — прошептала Талли, поднимая на него глаза.
— Все будет хорошо, она больше не сможет причинить тебе боль. Ведь ты — Таллула Харт, помнишь?
Именно этого и не хватало Талли. Она улыбнулась, вдруг почувствовав себя сильной, развернулась и посмотрела прямо в камеру. И даже не посчитала нужным смахнуть с глаз слезы.
— Но я по-прежнему хочу, чтобы мама меня любила, — тихо сказала она. — Поехали.
Все забрались обратно в фургон и выехали на шоссе. Возле Милл-Роуд они свернули налево и ехали по ухабистой гравийной дороге, пока впереди не показался бежевый передвижной дом. Он стоял на каких-то блоках посреди поля, окруженный ржавыми, сломанными автомобилями. Неподалеку лежал на боку холодильник, рядом с ним — сломанное кресло-качалка. К забору были привязаны три питбулля. Когда фургон остановился около дома, собаки стали отчаянно лаять и рваться с привязи.
— Это и есть «Освобождение», — сказала Талли со смущенной улыбкой, берясь за ручку дверцы.
Они вышли из фургона и направились группой к дому. Талли шла впереди, изображая уверенность в себе, которой вовсе не испытывала. Толстый Боб крутился рядом или забегал вперед, стараясь запечатлеть на пленке каждое мгновение. А Джонни шел сзади, держа за руку Мару и напоминая ей, что надо вести себя тихо.
Талли подошла к двери и постучала.
Никто не ответил.
Она замерла в надежде услышать за дверью шаги, но из-за лая собак это было невозможно.
Талли постучала снова. Она уже была готова вздохнуть с облегчением и сказать, что им снова не повезло, как вдруг дверь распахнулась, и на пороге возник высоченный лохматый мужчина в трусах-боксерах. Всю левую сторону его огромного волосатого живота покрывала татуировка с изображением женщины в гавайской юбке.
— Чего вам? — спросил он, почесывая под мышкой.
— Я хочу повидать Облачко.
Склонив голову вправо, мужчина вышел из трейлера и прошел мимо Талли, направляясь к собакам.
Глаза Талли заслезились от запаха, доносившегося из трейлера. Она хотела повернуться к камере и сказать что-нибудь остроумное, но не могла даже сглотнуть слюну, так сильно она вдруг разнервничалась. Внутри обнаружились груды мусора и пустых упаковок из-под еды. Мухи кружились над коробками из-под пиццы с черствыми крошками. Но взгляд Талли задержался на пустых бутылках из-под выпивки и кальяне для марихуаны. На столе в кухне красовался огромный ворох конопли.
Талли не стала ничего комментировать.
Толстый Боб шел за ней шаг за шагом, снимал каждую минуту ее пребывания в этом аду.
Рядом с кухней была ванная комната, Талли заглянула и туда — никого. Прикрыв дверь, она двинулась дальше. Дважды постучав в следующую дверь, Талли повернула ручку. Это была спальня. Она казалась маленькой из-за валявшейся кругом одежды. На прикроватной тумбочке возвышались три пустые бутылки из-под джина «Монарх».
Мать Талли лежала в позе эмбриона на незастеленной кровати, накрытая потрепанным синим одеялом.
Талли склонилась над матерью, и ей сразу бросилось в глаза, какой серой и морщинистой стала за эти годы кожа Дороти.
— Облачко! — повторила она несколько раз, но ответа не последовало.
Тогда Талли протянула руку и тряхнула мать за плечо. Сначала тихонько, потом энергичнее.
— Облачко?
Толстый Боб нашел выгодный ракурс и наставил камеру на лежащую на кровати женщину.
Мать Талли медленно открыла глаза. Ей понадобилось еще какое-то время, чтобы сфокусировать рассредоточенный, отсутствующий взгляд.
— Таллула?
— Привет, Облачко!
— Талли, — произнесла Облачко, припомнив видимо, что дочь больше любила, чтобы ее называли так. — Что ты здесь делаешь? И что это, черт побери, за парень с камерой?
— Я искала тебя.
Облачко медленно села на кровати, свесила ноги и полезла в грязный карман за сигаретой. Пока она прикуривала, Талли заметила, как сильно трясутся ее руки. Понадобилось три попытки, прежде чем пламя коснулось сигареты.
— А я думала, ты в Нью-Йорке, становишься богатой и знаменитой.
Она бросила нервный взгляд на камеру.
— Я уже стала и богатой, и знаменитой, — сказала Талли, не в силах скрыть гордость, прозвучавшую в ее голосе. Она ненавидела себя за то, что даже после стольких лет для нее все еще важно заслужить одобрение этой женщины. — И давно ты уже здесь?
— А тебе-то какое дело? Ты живешь небось в роскошной квартире, пока я гнию тут заживо.
Талли смотрела на свою мать, подмечая растрепанные, неухоженные волосы, уже сильно тронутые сединой, широкие мешковатые брюки с обтрепанными внизу штанинами, фланелевую рубашку, застегнутую криво. И на ее лицо, изборожденное морщинами, с серой кожей от злоупотребления табаком и алкоголем и от нищей, неустроенной жизни. Облачку едва исполнилось шестьдесят. Но выглядела она гораздо старше. Хрупкая красота ее юности ушла безвозвратно, унесенная временем и тяжкими злоупотреблениями.