Глории нет, и не к кому припасть душой и поделиться всеми своими переживаниями, страхами и мучительными вопросами, и спросить совета, и поплакать на плече от грусти. Я одна. И теперь справляться со всем этим своим хрупким багажом приходится самой.
Ольга все говорила и говорила, посмеиваясь, рассказывая что-то веселое, не замечая моего невнимания и отсутствия в разговоре. А я вдруг так остро, так отчаянно, на грани переносимости почувствовала боль в груди от этого моего вакуумного одиночества на земле без Глории.
Извинившись невразумительно, я торопливо прошла в душевую к умывальнику, пустила самый большой напор холодной воды и засунула лицо под струю.
Не плакать!! Я справлюсь! Ничего! Ничего.
Делом заняться, и полегчает. Вот перемещением-размещением и займусь!
Наша квартира – это особый случай, впрочем, как вся наша жизнь и семья. Когда дедушка Платон получал эту квартиру как заслуженный деятель страны, то выдавали ее с учетом того, что у него большая семья: он с женой, двое их сыновей – мой папа и его старший брат, родители жены, то есть мои прадедушка и прабабушка, и родная сестра бабушки. Понятное дело, что в те времена еще и большие семьи селили в коммуналках и бараках и привет! Но заслуженному Платону Мироновичу выделили шестикомнатную квартиру в большом старинном доме с высоченными потолками и внушительным метражом.
Но через пять лет умерли один за другим бабушкины родители, а ее сестра вышла замуж и уехала с мужем жить во Владивосток. Потом у них в семье случилась трагедия, от тяжелой и непонятной болезни умер старший брат моего папы. А еще через пять лет ушла из жизни и бабушка. И остались в этой прекрасной огромной квартире дед Платон и папа. И так они прожили замечательно и мирно много лет, пока папа не женился и не привел в дом молодую жену.
Маменька моя, Виктория Владимировна, деду не то чтобы категорически не понравилась, но симпатии особой не вызвала. Он сразу все понял и про ее истеричный характер, и про замашки несостоявшейся примы Гороховского театра, и про ощущение себя самой востребованной мужчинами женщины страны. Ну, бывают и такие, что ж сделаешь. А уж просмотрев трагикомедию под названием «Большая любовь сына» пару-тройку месяцев, он четко понял, что надо упорядочить их совместную жизнь, расставив некие законы и договоренности раз и навсегда.
И сам все рассчитал и начертил перепланировку квартиры. Раньше это было одно пространство, начинавшееся с огромной прихожей, налево от которой располагались четыре относительно небольшие комнаты, гардеробная или комната служанки без окна, и один санузел, а направо здоровенная гостиная, хозяйская спальня, небольшой гардеробный закуток и просторные кухня, ванная с огромным окном и туалет.
Дед нанял лучших рабочих, и они поставили посредине прихожей перегородку с большими двухстворчатыми дверьми, над которыми всегда висели тяжелые плотные шторы, которые закрывали на время, когда к молодым приходили громкие гости. Себе он взял левую половину и вместо комнаты для прислуги сделал небольшую, но очень продуманную и уютную кухоньку и душевую кабину с умывальником. Вообще невообразимое новшество по тем временам! Их ставить начали только лет через пятнадцать у нас в стране. Говорю же – гений архитектуры. Не зря его родина любила.
Из этой части квартиры имелся выход на черную лестницу, которая вела на другую улицу, во дворы, дверь по его проекту заменили с хлипкой и ненадежной на основательную и серьезную.
Дедушка всю жизнь подбирал в интерьер антикварную мебель, которую великолепно реставрировали, и она украшала его жилище и жизнь. И на его половине всегда царило величественное спокойствие и классическая красота. Надо отметить, что дедушка был не просто умницей, а большой умницей и человеком с невероятным юмором и жизненным оптимизмом, что позволяло ему на все смотреть с некой усмешкой и ничему не придавать чрезмерного значения. Поэтому нам с Глорией разрешалось вытворять в этой антикварной красоте все что угодно, хоть ножки у раритетного стола подпиливать – он только посмеивался! Но мы особо не безобразничали, попортили, конечно, классики, не без этого, но не сильно.
А его кабинет вообще для нас был волшебной комнатой – местом, где мы спасались от всех детских бед и обид. Три стены, уставленные книжными полками чуть не под потолок, массивный, очень серьезный письменный стол с зеленым суконным покрытием, под стать ему кресло с высокой спинкой дугой – дед был у нас могучим, крупным и мебель подбирал под свои габариты.
И все, помню, посмеивался, что меня не иначе как эльфы принесли, слишком уж я маленькая и миниатюрная для их семейства. Это правда. У нас все статные, высокие, отец в деда, мама такая стройная, фигуристая, но крупная женщина, и Глория была высокой. А я непонятно откуда взялась такая мелочь.
Итак, кабинет, две спальни, небольшая гостиная, кухонька, душевая комната и санузел. Когда дедушка умер, нас с Глорией родители переселили на его половину, и жизнь словно разделилась – на ту, что была с дедушкой, и на ту, что стала после него, – на их, родительскую половину жизни, и на нашу. Детскую.
Порой мы по нескольку дней могли к ним не заходить – домработницы убирали у нас и готовили, а когда их не было, мы и сами с Глорией справлялись с уборкой и какой-то примитивной едой, а за уроками и остальной своей жизнью мы и так следили сами.
Когда Глория вернулась из Франции, мы с ней посовещались и сделали полную реставрацию мебели и серьезный ремонт, который выполнила нам папина бригада мастеров, и жили в полной гармонии, практически не пересекаясь с мамой. У нее протекала своя жизнь, насыщенная работой, друзьями, вечными посиделками у нас в доме, новыми театральными постановками, светской жизнью и любовью-разборками с отцом.
После гибели Глории я попробовала, но не смогла жить в ее квартире. Везде мне она мерещилась, и чудился ее голос, запах, думала – с ума сойду от тоски. Я вывезла оттуда все ценные вещи, многое из них – дорогую мебель, предметы украшения интерьера – мы поставили на маминой половине. И, не колеблясь, я сдала квартиру в аренду.
Сестрины драгоценности, которые она оставила мне, хранятся в банковской ячейке, иногда я что-то даже надеваю на серьезные приемы, но если учесть, что чаще всего на таких приемах я бываю в качестве фотографа, увешанного аппаратурой, то, понятное дело, носить их мне приходится редко. Машиной я пользуюсь. Все деньги, что остались после нее, по совету адвоката и юриста-экономиста я разделила на три разных счета и положила в разные банки. Кстати, не такие уж миллионы! Все достаточно скромно. Но я решила так – это неприкосновенные средства Архипа, ему еще расти, учиться и жить. Квартира тоже его, так что за нашего с Глорией сына я спокойна.
Я действительно один из самых дорогих фотографов-портретистов. Это правда. Но большие заказы у меня случаются далеко не каждый месяц, и их еще надо самой подтянуть и выхлопотать – найти клиентов и убедить, что им просто необходим портрет и жить они без него дальше не смогут… Конечно, я еще сотрудничаю с несколькими журналами, продаю свои работы туда, и в Интернете выкладываю не за поцелуй воздушный, и делаю фотосессии по заказу глянца частенько.