Но я арендую подвальное помещение под фотостудию и работаю официально как частный предприниматель, поэтому плачу налоги и офигенную арендную плату! А если разделить на двенадцать месяцев все мои гонорары, то в сухом остатке не всегда весело получается. Ну, вот я прикинула и подумала, что арендная плата за квартиру Глории станет нам с Архипкой некой страховкой на каждый месяц, и можно не так уж сильно зависеть от моих нестабильных заработков.
Эта вся присказка к тому, что я давно привыкла жить в полной независимости и квартирном просторе – сначала вдвоем с Глорией, потом одна, потом с Архипом. У нас сплошной воздух вокруг – большие метражи, никто никому не мешает, хочешь уединиться – да пожалуйста, за этими стенами ничего не слышно и никто от раздумий одиночества не отвлекает. И не привыкла я полагаться ни на кого, кроме себя и сестры. Всегда сами справлялись.
А сейчас я столкнулась с тем, что в моем доме живут чужие люди: Ольга с дочкой, да и Лидуша временно здесь поселилась, пока меня не было, и, судя по всему, съезжать не спешит. А меня сейчас присутствие других, посторонних людей словно тисками сдавливает и душит, не вздохнуть! Не знаю, почему такое ощущение!
В детской стоит еще одна кровать для Нюши, в моей спальне разместилась Ольга, в гостиной Лидочка. А я куда? В кабинет?
Ну нет! Это табу! Святое! Я там ничего не меняла, просто поставила компьютер мощный в дополнение к Ричарду, чтобы быстрей и продуктивней работать, и, собственно, все! Если не считать всяких мелочей, сопутствующих работе.
Вот там я и спряталась, пока дети спали, – посидеть в тишине, без постоянного присутствия людей – услышать саму себя и помолчать.
Пока все останется так, как есть, разместимся как-нибудь: Ольга в детской с дочерью поспит, а я в спальне с Архипом. Всего несколько дней. Надо потерпеть. Съезжу в Питер, поговорю с Красниным, вернусь, а там посмотрим.
Какая она теперь будет, жизнь-то без него? Думаю, что без него.
На следующий день, пока дети спали днем, я поехала на кладбище. К сестре.
Мы – я и несколько ее бывших мужчин, которые нашли меня и сами предложили свое участие, – сделали ей великолепный памятник, с бюстом, выполненным известным скульптором, и портретом, тем, что делала я, – очень интересно получилось, необычно и красиво. У нее на могиле всегда живые цветы, я никогда не интересуюсь, кто их приносит, зачем, это их глубоко личные переживания, знаю только, что Филипп присылает с доставкой букеты, а в день ее рождения приезжал сам и несколько часов сидел здесь, возле нее.
– Привет, – поздоровалась я, поставила в большую вазу ее любимые нежно-розовые чайные розы, погладила рукой ее лицо на портрете. – Я так по тебе скучаю…
Не удержалась, расплакалась. Села на скамейку и принялась рассказывать ей все по порядку, с нашей первой встречи с Красниным… Все говорила, говорила, – уже и слезы все высохли, и голос охрип, а я все рассказывала, не заметила, как и время летит… Перевела дух, посмотрела на высокую березу у соседней могилки и спросила:
– Как думаешь, получится у нас с ним?
Кто же ответит! Резкий порыв ветра пролетел в березовых ветках, спустился к земле, пробежался по могилкам, дунул на букет, принесенный мной, и вдруг с одного цветка оторвался розовый лепесток и закружился, закружился, став игрушкой для потерявшего силу ветерка. Я не могла оторвать от него взгляда, а он розовой нежностью вдруг подлетел ко мне и коснулся моей щеки…
– Я тоже тебя люблю, – прошептала я, провожая улетающий лепесток взглядом.
Недолго мучась сомнениями, я позвонила Олегу Александровичу и потребовала домашний адрес Краснина, ничего особо не объясняя. Ну вот надо мне и все! Что подумал Трофимов по поводу моего напора, не знаю, но адрес дал, за что ему большое спасибо.
Труднее всего было уехать от Архипки, который ни за что не хотел меня отпускать, ухватил ручонками за шею и плакал, и никакие уговоры его не успокаивали. Я уж подумывала, не взять ли его с собой, раз такая трагедия у ребенка, но тут пришел в гости папа и умудрился его отвлечь. Весело и радостно сообщив, что завтра он отведет Архипку и Нюшу с ее мамой в цирк, где клоуны и собачки, а после представления они все вместе пойдут есть мороженное и гулять в парке, а потом Архип поспит, а когда проснется, мама уже будет дома.
Ну вот с такой программой мой сынок более-менее согласился, не забыв затребовать у меня подтверждения про «проснется, и мама дома». А я извелась вся, пока ехала в аэропорт, перед глазами все стояло его заплаканное личико. Обещание я сдержу – сегодня воскресенье, в понедельник вечером я рассчитываю вернуться.
И еще я на кое-что рассчитываю! Для начала я не забронировала номер в гостинице, надеясь быть приглашенной переночевать господином Красниным у него дома. Я решила, что правильней всего поговорить сегодня, а не в суетливый, загруженный делами понедельник, вот и приехала.
Это я нервничаю. Поэтому тут распинаюсь мыслями всякими.
Я летела в самолете и вспоминала тот подслушанный мной в баре разговор, когда Елена Михайловна сказала, что совместить наши с Красниным жизни невозможно, да он и сам не сомневается в этом. И я думала, насколько во мне крепка уверенность в том, что такая возможность есть? На что лично я готова, к каким глобальным переменам в своей жизни, чтобы быть рядом с ним, вместе с ним?
Я вдруг неожиданно вспомнила наш давний разговор с папой. Мы сидели как-то в уютном летнем кафе на берегу реки, говорили о делах, о маме, и я спросила его:
– Пап, почему ты с ней не развелся? Почему столько лет терпишь ее невыносимый характер, эти истерики и вечные театральные игры?
– Я ее люблю, Павлуша, – грустно улыбнулся мне он, отвернулся, посмотрел на реку, словно не со мной, а с собой разговаривал. – И всегда любил. Вот такой трудной. И никого, кроме нее. – Он снова повернулся ко мне и печально улыбнулся: – Я пробовал от нее уходить к другим женщинам, это не срабатывало, никогда. Для меня в жизни есть только она. Как бы невозможно и тяжело это ни было.
Домик, в котором проживал Павел Андреевич Краснин, меня сильно порадовал – братец моего московского жилища, может троюродный, но приблизительно того же года выпуска – старинный, практически в центре города, но главное для меня, как вы понимаете, – потолки!
Я стояла перед подъездной дверью, медлила и чувствовала, как от напряжения и тремора, нараставших во мне по мере приближения к цели от самой Москвы, меня уже вполне ощутимо поколачивает. Пропиликал домофон, открывая дверь и выпуская женщину средних лет, я приветливо поздоровалась и вошла в подъезд.
Да, и парадная тоже сильно порадовала и потолками и размерами.
Третий этаж, вот его дверь.
Наверное, я сейчас испытывала то же, что и человек, страдающий клаустрофобией, который надевает свитер и какое-то время орет – и страшно, и никуда не денешься!
«Как бы невозможно и тяжело это ни было», – вспомнила я еще раз папины слова и нажала на звонок, и сердце вдруг заколотилось как заполошное.