Но все же был уверен, что занимается нечестным бизнесом. Он был австралиец, потомок прощеных каторжников, поэтому-то ему и не зазорно было заниматься противозаконным делом. Ел он все подряд, словно был убежден, что тюремная баланда и есть тюремная баланда, другой не дадут, а есть все-таки надо. Более неприхотливого наемника Засечному встречать не приходилось.
Необузданный нрав Смит проявлял только к спиртному. Это было его второе кредо: Австралия — это все равно что Англия, а Англия — это еще Шотландия, а где Шотландия, там и виски. Поэтому ему нередко хватало сил лишь на то, чтобы поднять в воздух свой крохотный самолетик. Затем за штурвалом раздавался могучий храп, и сажать машину на грунтовку приходилось Засечному.
Третий пункт его убеждений состоял в том, что женщина — предмет потребления, как и все остальное вокруг. Куда бы они ни прилетали, он начинал деловито торговаться с сутенерами, мужьями или братьями местных чернокожих красоток. В этом уже состоял его четвертый пункт — никогда не платить много, покупать товары подешевле, за качеством не гнаться. Лишнего не давал, но платил всегда пунктуально.
* * *
В какой-то деревне он расплатился со сморщенным стариком с раскосыми глазами за будущие ласки приглянувшейся ему красотки. Смит всегда приговаривал, что в Мозамбике проживают негритянские монголы или монгольские негры. Старик кричал, потрясая над головою деньгами, но Смит не знал португальского и то и дело накидывал старику по пятерке.
— Смит, не будь дураком, — усмехнулся Засечный. — Он говорит, что ты слишком много даешь.
— Переведи ему, что это хорошая цена за белую женщину, — сказал Смит и добавил старику еще десятку.
Старик только пуще взбеленился.
— Он говорит, — давясь хохотом, переводил Засечный, — она не белая, а цветная. У нее мать была белая, а отец негр из этой деревни.
— Не может быть, — замотал головой Смит. — Да, в жару перебирать нельзя. Я ж тебе говорил, нужно брать в полет только пиво.
Засечный объяснил старосте-вождю, что белый пилот хочет заплатить авансом за будущие прилеты к этой женщине. Старик ничего не понял и потащил за руку Семена в темную хижину, уверяя, что всем известно, что эта женщина — африканка. Засечный не стал упираться.
В хижине он остолбенел — на циновке сидела голая по пояс белокурая девочка лет пятнадцати с чистыми голубыми глазами, словно вчера приехала в Африку из какой-нибудь брянской деревни.
— Смотри, солдат, она — черная, — крикнул старик и принялся задирать ей подол.
Засечный зажмурился и выскочил из хижины.
— Смит, иди сам разбирайся!
— Чего ему так неймется?
— Хочет доказать по срамному волосу, что она — черная.
— Да хоть красная, я же ей за тело белое заплатил, а не за хромосомы, — буркнул Смит, но все-таки пошел в хижину.
— Ну, черная так черная, но денег назад не возьму, — решительно заявил Смит, забираясь в самолет.
Закрутился пропеллер, но путь к самолету перегородил старик, державший за руку белокурую девушку.
— Чего ему еще?
— Упрямый, как ты. Говорит, за эти деньги ты ее выкупил и поэтому должен забрать с собой.
— Скажи ему, я их сейчас пропеллером порублю.
— Зачем так? Забери в Сидаду, найми там бунгало и развлекайся с ней по выходным.
— Я в жизни ни разу даже собаки не заводил, чтобы меня никто к себе не привязывал.
— Тогда вот держи свои сто долларов, я у тебя ее перекупаю.
— Сто — слишком много, ведь ты меня выручаешь. Достаточно пятидесяти.
— Бери сто!
— Не возьму лишнего, это мой принцип!
Засечный выругался по-русски и втащил девушку в самолет, буркнув Смиту:
— Между двумя ослами стоять хуже некуда. Запускай, летим в Загзаг.
В маленьком местечке, где проживали кроме черных еще и три белых семьи — лавочника, врача и телефониста, Засечный снял для своей Зинки маленькое бунгало без водопровода. Девушку звали Н'Зинга, но имя Зинка больше шло к ней, как казалось Семену.
Капитан Массакр к его затее отнесся равнодушно. Засечный не первый, кто обзаводится походной женой, никакой экзотики тут не было. Разве что мулатка была с необычным цветом кожи, волос и глаз.
Две недели Засечный обставлял свое «семейное» гнездышко, на третью жена сбежала пешком по джунглям в родную деревню.
Староста избил ее бамбуковой палкой и, связанную, снова затащил в самолет. В деревне только он сносно говорил по-португальски. Зинка с трудом подбирала слова:
— Не хочу город! Боюсь белый человек!
— Ты сама белая, глянь в зеркало.
Зинка с явным сожалением трогала русые волнистые пряди и только вздыхала — ей с самого детства приходилось в деревне терпеть насмешки за цвет своей кожи.
— Не хочу учиться писать… не хочу читать… Не могу носить белье, как белая… Не буду ходить в туфлях… Женщины из деревни смеяться будут… Хочу жить в деревне и рожать тебе детей. Ты — мой хозяин.
Засечный заставил старосту-вождя вычистить заброшенный домик португальского чиновника, привести в порядок сад и дорожки в парке. Все слуги прежних хозяев остались в этой деревне и работу свою еще не забыли.
Получилось неплохое бунгало европейского фермера в Африке, да еще с добровольными слугами, которые целый день крутились возле Засечного в надежде заработать пару рандов. Но Зинка со временем натащила в домик соломенных циновок, кувшинов из тыквы и каких-то тряпок. Принесла даже деревянную ступу, в которой женщины толкут зерно.
Целыми днями она просиживала с кумушками во дворе на корточках, причем ни разу не садилась в тени, а всегда на солнцепеке.
В доме Засечный устроил почти цивилизованный комфорт, даже европейский туалет с настоящим унитазом. Но это для Зинки было равносильно оскорблению ее древней веры и добрых духов, охраняющих деревню, которым естественные отправления приносились в жертву. По большому или малому тут и женщины, и дети, и мужчины усаживались чуть ли не посреди дороги, а вместо туалетной бумаги использовали придорожную пыль.
Зинка просто не могла жить иначе. Несмотря на полудетский возраст, ее уже невозможно было переучить, а учиться чему-то новому она отказывалась наотрез. Но все же паренек двадцати двух лет из Брянской области в Африке обзавелся женой и домом.
Каждый год рождались дети. Зинка набирала дородства и раздавалась вширь. Засечному все-таки удалось добиться, чтобы она не ходила с голыми сиськами, как голодранка, а заматывалась в пестрые французские ткани, которые там изготавливали специально для Африки. Со временем ей это понравилось.
Ее дети, на удивление всей деревне, не умирали в младенчестве от кровавых поносов, и со временем Засечный стал отцом троих мальчишек и пяти девочек. Все они родились черными, как начищенный сапог, только у одной Сандры были зеленоватые глаза и волнистые волосы со смешным хохолком на макушке, как у отца.