Из пистолета выскочил флажок.
— Реклама фильма, Демьяныч, — хмыкнул Серов. — Парни, отпустите этого придурка. Руку ему не сломали?
— Похоже, сломали, — мы же не думали…
— И правильно сделали! — злорадно хихикнул Троицкий. — Жаль что не обе. Реклама, бля, остроумная. Будем считать, что и мы свой фильм… прорекламировали.
Анри спешил к фестивальному Дворцу, когда зазвонил его мобильник.
— Да? Напали на рекламного человека? Зачем? Сломали руку? Зачем? Ах, говорили по-русски…
Анри нажал отбой, остановился и задумался.
Устриц Егорову несли так долго, что он весь извелся. Рогов и Плахов успели выпить свой кофе и отошли от кафе к тротуару. Купили с лотка и с удовольствием стрескали по хот-догу. Рогов, впрочем, с меньшим удовольствием: ему не давал покоя курс евро к рублю.
— Сосиска в булке — четыре шестьдесят! Сто шестьдесят один рубль!.. С ума сойти можно! Это ж полтора килограмма колбасы!..
— Смотря какой, — возразил Плахов.
— Хорошо, килограмм!
— Ты еще в третью «Балтику» переведи…
— И переведу!.. Шесть бутылок, Игорь!.. На весь отдел!
— Ладно, не шуми…
— А чего бы мне не шуметь? У меня сейчас в Синявино посевная! А я тут болтаюсь… как круассан в проруби.
— Пошли лучше глянем, как у Егорова с моллюсками дела…
Перед Егоровым стояла тарелка с устрицами и стакан чая. Устрицы шли туго. Во-первых, с трудом отдирались от раковины. Во-вторых, плохо лезли в горло. Егоров, морщась, запихнул в себя четвертую. А впереди еще восемь.
Вспомнился анекдот про нового русского и его бывшего однокурсника, ныне нищего: «Я не ел пять дней». — «Ну и зря. Надо себя заставлять…»
— И как, Сергей Аркадьевич? — Рогов скорчил сочувственную физиономию.
— Что-то не очень, — признался Егоров. — Может, несвежие?..
— Их же не на завтрак едят, — заметил Плахов.
— Что делать? — философски заметил Егоров. — Надо успеть попробовать. Вдруг нас к обеду выселят.
Пятая устрица оказалась совсем невкусной. Кислые какие-то. Точно: несвежие.
— Лягушек тоже будете?
— Лягух я и дома могу, если захочу. У меня в Удельном прямо за домом лужа, так их там сотни. Поют по вечерам. Заслушаешься!..
В эту лужу Егоров тоже недавно угодил, как и в болотце на заливе. Гулял с болонками и оступился. Тогда и заметил сколько там лягушек: целый взвод из-под ноги выскакал.
Сил на устриц больше не было.
Дурят трудовой народ.
Сговорились — и делают вид, что вкусно. Невозможно, чтобы это кому-нибудь всерьез нравилось.
Егоров отодвинул тарелку и допил чай.
— Вы тут доедайте, если хотите, а мне в одно место надо сходить. Встретимся в час на пляже. Доедайте, доедайте, — разрешил он, — не пропадать же добру…
Отдуваясь, Егоров двинул в сторону Дворца.
— Попробуешь? — спросил Рогов.
— За Егоровым доедать?.. — брезгливо посмотрел Плахов на коллегу.
— Ну они же каждая в своей скорлупе… Не интересно устрицу попробовать?
— Нет. Ты давай, если хочешь.
Рогов взял устрицу и задумчиво повертел в руке:
— Чего только природа не удумает… — Положил обратно на тарелку: — Ладно. Мне бы чего попроще. Троицкого поймать. Или еще по сосиске, Игорь?..
— Устриц жрете? — рядом возникла неожиданно растрепанная фигура Тимофея Пастухова.
— Так, балуемся… — смущенно сказал Рогов. — Ты не хочешь?
— Мне это хавало морское — во где сидит, — с неожиданной злобой сказал путешественник. — А сейчас снова в океан на три месяца…
— Понятно, — кивнул Плахов. — Слушай, Тимофей, а ты сейчас занят?
— Нет, гуляю. А что?
— Покатаешь нас? Нужно сплавать в одно место…
Фестивальный Дворец окружен толпой круглосуточно. Во всяком случае, ранним утром и поздним вечером толпа налицо, и создается впечатление, что и на ночь эти люди никуда не уходят, в надежде что какая-нибудь подгулявшая звезда захочет прошвырнуться по красной лестнице при свете луны.
Стоять часами, визжать при виде звезд (которых при таком скоплении зевак и увидишь-то в лучшем случае краем глаза), с ничтожным шансом на автограф и без всякого шанса попасть на сеанс, — этого Егоров не понимал. Он был человеком дела.
Приехать в Канны — и не посмотреть кино?
Егоров бы себя уважать не стал…
Поторчав в толпе с четверть часа, Сергей Аркадьевич вычислил профессиональным взором нужного человека: патлатого арабского юношу в футболке с серебристыми иероглифами и с кольцом в носу. Вытащил из кармана русско-французский разговорник, похлопал юношу по плечу, отозвал в сторону. Бодро сказал «бонжур». Это слово он знал без разговорника.
— Бонжур, — подозрительно глянул араб.
— Я есть русский турист, — старательно прочел Егоров из книжечки.
— Оно и видно, — кивнул юноша. — Чего вы хотите?
— Я хочу билет на фестиваль, — сказал Егоров по-русски и указал на дворец.
— Билет на фестиваль? — переспросил юноша по-французски. Он Егорова понял.
— Цвай! — выставил два пальца Егоров.
— Понимаю, — юноша внимательно оглядел пальцы-сосиски. — Вы не полицейский?
— Не понимаю…
— Вы — полицейский? — араб ткнул в Егорова своим пальцем.
— А-а, полицейский? Нет, ноу… — Сергей Аркадьевич порылся в разговорнике. — Я — учитель. Учитель музыки. Из Петербурга. Белые ночи, Петр Первый…
— Петр Первый? — не понял араб.
— Екатерина Вторая, — кивнул Егоров. — Цвай тикетс!
Юноша сказал «о'кей», указал Егорову где ждать и скрылся в толпе. Минут через пять он появился с заветным цветным прямоугольником. Радостный Егоров потянулся к билету, но араб не дал:
— Сначала деньги.
— Сколько это стоит? — заглянул Егоров в разговорник.
— Триста евро.
Егоров не понял. О французских числительных он не имел никакого представления.
Арабу пришлось написать цифру на бумажке.
— Почему так дорого?! — возмутился Егоров по-русски и сам себя перевел: — Дорого!..
— Он на две персоны, — пояснил парень.
Егоров подумал немножко. Взял карандаш, написал на бумажке «250». Араб отрицательно покачал головой:
— Триста!
Егоров написал — 260. Араб стоял на своем:
— Триста.