Цезарь обладал узким римским носом и некрасивым, но утонченным и умным лицом, окаймленным редеющими темными волосами. Складки у рта и под нижней губой образовывали строгий треугольник. Уши у него были маленькие, а пальцы — длинные, как у истинного аристократа. Черты диктатора отличались пропорциональностью, а шея была гладкой, как у юноши, — кожа на ней еще не начала отвисать.
— Какая у тебя красивая длинная шея, — сказала ему Клеопатра.
— Как у Венеры, — небрежно отозвался Цезарь, и Клеопатра улыбнулась, вспомнив, что Цезарь утверждает, будто является прямым потомком этой богини. — У нас это семейное. А ты… — промолвил он, погладив Клеопатру по щеке. — Боги украшают лица юных утренней росой. Когда ты доживешь до моих лет, такого уже не будет.
Клеопатра улыбнулась в ответ, попутно оценивая в мыслях новый порядок вещей. Она больше не изгнанница, выжидающая подходящего момента, чтобы напасть на войско своего брата. Она снова царица Египта. Цезарь нанес сокрушительное поражение Помпею и римскому Сенату, и это сделало его самым могущественным человеком в мире. И Цезарь теперь был ее благодетелем и любовником.
Однако Клеопатра не знала самого главного: захвачена ли ее страна на самом деле. Цезарь вел себя скорее как гость, старающийся устроиться с наибольшими удобствами, чем как вражеский главнокомандующий, вступивший в город под своими «орлами» и тут же завязавший схватку с александрийской армией. Клеопатре было все равно, какую именно версию Цезарь предпочтет для истории. Сама она полагала, что Цезарь вступил в ее город, намереваясь захватить его. Он наверняка думал, что это будет легко. Он только что разгромил Помпея и верил в свою непобедимость. Но Цезарь недооценил ненависть Александрии ко всему римскому и древнюю гордость греков и египтян, до сих пор кипевшую в крови здешних жителей. Они не склонились перед высокопоставленным римским полководцем.
И теперь Цезарю со своими людьми приходилось сидеть, запершись во дворце, — так бесило чернь само их присутствие. И все же Цезарь действовал не как пленник.
— Диктатор, я никак не пойму одного: воюешь ли ты с моим братом?
— Что? Ну конечно же, нет. Я — друг египетской короны, как и все римляне. Я же говорил тебе: я прибыл в Александрию, разыскивая своего бывшего союзника и старого друга, Помпея, которого мне, к несчастью, пришлось разгромить в Греции. Я даже не хотел воевать с Помпеем, но, похоже, никто больше не может мириться с тем, что сейчас творится в Риме. Я прибыл сюда, чтобы заключить мир с Помпеем, вернуть ему здравый рассудок и увезти с собой обратно в Рим. Я хотел, чтобы он увидел: алчные сенаторы, подтолкнувшие его к войне со мной, действовали исключительно в собственных интересах, а вовсе не в моих и не в его. Но евнух твоего брата, Потиний, опередил меня. Он встретил меня и преподнес мне голову Помпея.
Цезарь отвернулся, как если бы пытался скрыть от Клеопатры свою печаль.
— Я могу воевать с Потинием, — продолжал он, словно прямо сейчас составлял для себя план действий. — Я могу воевать с армией твоего брата — но не с твоим братом. Посмотрим, что готовит нам грядущий день.
«Как может этот человек столь несерьезно относиться к войне? — поразилась Клеопатра. — Быть может, это потому, что там прошла вся его жизнь?» Он оставался одинаково спокойным и бесстрастным, даже когда дело касалось вещей, которые обычно вызывают самые сильные чувства: споров, торговли, денег, любви.
Тут в дверь постучали. Вошел один из людей Цезаря, нимало не смущаясь из-за того, что помешал утренней близости между своим командиром и царицей Египта. Интересно, часто ли солдатам Цезаря приходится заставать подобные сцены?
— Прости, что беспокою тебя, Цезарь, но этот мальчишка-царь сейчас толкает речь перед скопищем недовольных, собравшихся у ворот дворца. Он сорвал корону и швырнул ее в толпу. Он осыпает царицу оскорблениями. Он подстрекает чернь. Может, убрать его?
— Нет-нет, — утомленно произнес Цезарь. — Подождите. Я схожу за ним и верну его во дворец.
— Мы можем управиться с этим, — сказал солдат.
— Да, но мне следует самому разобраться с ним, — объяснил Цезарь. — Кроме того, я намерен обратиться к толпе с небольшой речью. Я скажу им, что их царица вернулась и что Цезарь обещает их стране мир.
— Пусть виноторговцы продают свой товар по сниженным ценам, — предложила Клеопатра, вспомнив, как ее отец прибегал к этой уловке, дабы утихомирить Александрию.
— Превосходная мысль! — согласился Цезарь.
— Как прикажешь, — отозвался солдат.
Он вежливо поклонился Клеопатре, не глядя, впрочем, ей в глаза, и вышел.
— От моего брата всегда были одни неприятности, — молвила Клеопатра, приподнявшись на локте.
— Могу себе представить, — отозвался Цезарь. — Не беспокойся. Ему придется понять все.
— Диктатор!
— Можешь называть меня просто Цезарем, моя очаровательная царица. А я буду звать тебя Клеопатрой.
— Цезарь. Будь осторожен.
— Не беспокойся за меня, — сказал Цезарь, отмахиваясь от ее тревог. — Не стоит. Никто не пострадает. Во всяком случае, пока.
Каким образом в одном и том же теле могут соседствовать такое коварство и такая глупость, Клеопатра попросту не понимала. Но именно так обстояло дело с ее давним неприятелем, евнухом Потинием. Он натирал морщинистую кожу свинцовыми белилами, чтобы казаться молодым и красивым. Но не преуспел ни в том, ни в другом, и теперь его маленькие темные глазки, густо накрашенные сурьмой, сердито сверлили молодую царицу. Но Клеопатра и не думала съеживаться под злобным взглядом евнуха. Этот человек изгнал царицу из ее собственного дворца в убийственную жару Среднего Египта и Синая, превратил ее братьев и сестру в своих рабов. Потиний оказался достаточно умен, чтобы выставить из Александрии Клеопатру, — и все же невероятно глуп. Он не понял главного: лишив дочь Птолемея Авлета безопасности, в которой протекала вся ее предыдущая жизнь, он заставил Клеопатру измерить глубину своей решимости. Именно Потиний позволил ей познать свою силу. От него бежала сообразительная девчонка, любительница приключений, а вернулась непреклонная, решительная женщина.
И вот теперь этот дурак воображает, будто может бросить вызов не только царице Египта, но еще и Юлию Цезарю!
— Царь не желает быть пленником в собственном царстве, — заявил Потиний Цезарю. — Это неприлично и не нужно.
Насупленный царь-юнец восседал в своем кресле рядом с Арсиноей, предоставив регенту говорить за него. Арсиноя, поднаторевшая в искусстве владеть собой, не выказывала никаких эмоций по поводу происходящего.
Несколькими днями раньше Цезарь со своими людьми деликатно увел юношу от толпы, собравшейся перед дворцом. Тогда Птолемей, не помня себя от раздражения, швырнул корону подданным, обозвал Клеопатру предательницей, собирающейся продать свой народ Риму, а Цезаря — диктатором, намеревающимся убить царя и сделать Клеопатру единственной правительницей Египта. Цезарь приказал своим солдатам не причинять мальчишке вреда; он знал, что Птолемей говорит с чужих слов. Это Потиний умело подстрекает юношу и направляет его чувства в нужное русло.