— Вполне, о великий Цезарь, — ответил Потиний.
На лице его отразился такой ужас, словно с евнухом внезапно приключился острый приступ дизентерии.
— Царь, царевна Арсиноя и ты сам — вы не выйдете из дворца до тех пор, пока не станет точно известно, что армия распущена.
— Я понимаю, — сказал евнух.
— Они превосходят нас числом, но это ненадолго. И позволю себе напомнить, что в битве при Фарсале у Помпея Великого было впятеро больше людей, чем у нас. Так что не советую тебе так уповать на ваше численное превосходство. Я не шучу с тобой. Рим не потерпит неповиновения.
Потиний кивнул. Арсиноя же в течение всего этого разговора держала брата за руку и, как подозревала Клеопатра, стискивала пальцы крепче всякий раз, когда мальчишка пытался заговорить. Что она затевает? И как намеревается осуществить свои планы? Ясно одно: ни одна женщина из рода Птолемеев не станет сидеть сложа руки и ждать, пока какой-то мужчина определяет ее судьбу, будь он чужак ей или родственник.
Тщеславие Юлия Цезаря спасло им жизнь.
Хотя волос у него оставалось немного, он часто наведывался к цирюльнику. И предпочитал хорошего греческого цирюльника всем прочим — во всяком случае, так он заявлял. Ему нравилось, как этот цирюльник распаривает лицо, прежде чем соскоблить щетину бритвой. И еще нравилось, что он позволяет волосам отрастать там, где они погуще, и создает с их помощью видимость объемной шевелюры, маскируя залысины на лбу. Цезарь признался в этом Клеопатре, а та заявила, что Рим никогда не достигнет тех высот в создании красоты, какие присущи Элладе, ибо то, что римляне ценят в жизни, отнюдь не прекрасно.
— Не знаю, почему я терплю твои оскорбления, — сказал ей Цезарь. — Ты — просто заносчивая девчонка.
— Возможно, потому, что знаешь: я права, — отозвалась она.
Они крепко прижались друг к другу после соития и уже начали было погружаться в сон. И тут-то и вспыхнул бой. Со стороны окна послышался звон мечей, и боевые кличи вырвали Клеопатру из полусна. Прежде чем она успела произнести хоть слово, Цезарь уже вскочил, оделся и велел ей не беспокоиться и не выходить из спальни. Клеопатра подумала об Ахилле, явившемся сюда во главе армии, об этом самодовольном смуглом военачальнике, некогда пытавшемся принудить ее вступить с ним в незаконную любовную связь в обмен на защиту от брата и его регентов. Что ж, она с удовольствием посмотрит, как Цезарь разгромит этого человека и швырнет его на колени!
К счастью, несколько дней назад, когда Цезарь сидел у своего цирюльника, тот наклонился над чашей с горячей водой и прошептал ему на ухо: «Диктатор, мне надо притвориться, будто я выстригаю волосы у тебя в ухе, чтобы удобно было шептать. Я должен тебе кое-что сообщить». И заинтригованный Цезарь согласился, хотя в глубине души был задет тем, что кто-то мог подумать, будто его совершенно незаметные волосинки, растущие в ушах, требуют удаления. Цирюльник открыл, что Потиний и еще один евнух, военачальник по имени Ганимед, послали Ахиллу приказ скрытно привести его двадцатитысячную армию в Александрию и атаковать Цезаря и его двухтысячный легион. До нападения на дворец осталось каких-нибудь несколько дней.
— И он замышляет убить тебя, господин. Точно так же, как убил того римского военачальника, Помпея.
— Почему ты говоришь мне об этом? — спросил Цезарь.
— Я — старый человек, господин. Я повидал немало жирных и бесполезных Птолемеев и их евнухов-советников. Я был свидетелем того, как они приходили и уходили. И никакой разницы между ними не было. И я надеюсь, что, когда ты вышвырнешь всех их прочь, ты будешь добр к тем, кто помог тебе.
— Ты совершенно правильно и всесторонне оценил ситуацию, — произнес Цезарь.
Хотя новые сведения требовали немедленных действий, он не поддался первому порыву и ушел лишь после того, как цирюльник побрил и подстриг его. Цезарь рассказал Клеопатре новость.
Он сразу же отправил гонца к своим союзникам в Малую Азию, за подкреплениями, и предложил Антипатору, первому министру Гиркания, правителя Иудеи, прислать войска, сказав, что дает евреям последний шанс обелить себя — в недавней гражданской войне они поддержали Помпея.
Цезарь знал, что его люди смогут продержаться против превосходящих сил противника несколько недель — но не вечно. Он объяснил Клеопатре, что меньшая численность зачастую оказывается преимуществом, потому что противник, уверенный в собственных силах, расслабляется и начинает допускать ошибки. А потом со вздохом произнес: «Бедный Помпей…»
Кроме того, Цезарь приказал укрепить ограждения вокруг дворца и запретил кому бы то ни было входить во дворец или покидать его.
— Мы окажемся в осаде, — сказал он Клеопатре. — В надлежащий момент я сойдусь с Ахиллом в бою. Но до тех пор мы никуда не двинемся.
— Именно этого я и хочу, диктатор. Я хочу узнать тебя с другой стороны.
— Кстати, ты не желаешь попрощаться с Потинием?
— А куда он отправляется?
— Полагаю, в Аид.
— Что?
— Это римская традиция — избегать зловещих высказываний. Старое суеверие, однако же традиция важна. Скажем просто, что он еще жив, но это ненадолго.
Клеопатра приблизилась к окну своей спальни и встала рядом с Цезарем, наблюдая за тем, как египетский флот входит в порт, успешно блокируя уступающие ему в численности корабли Цезаря и лишая диктатора поддержки с моря.
— У тебя глаза помоложе — глянь-ка, сколько там судов? — попросил Цезарь. — Мне кажется — семьдесят два, в два с лишним раза больше, чем у нас.
Клеопатра подтвердила, что так оно и есть, и спросила, что он намерен делать.
— О, все уже сделано, — отозвался Цезарь. — Когда я окончательно усыплю их бдительность, я заставлю их принять бой. Египтяне — отличные мореходы, но они ничего не смыслят в ближнем сражении. Мы подманим их поближе и возьмем их на абордаж. В таких условиях разгромить их будет нетрудно, не сомневайся.
— Ты очень уверен в себе, — сказала Клеопатра.
Она еще не слышала звуков схватки, но помнила, как ей было страшно в детстве, когда взбунтовавшаяся против ее отца толпа бесновалась под стенами дворца.
— Когда тебе благоволит Фортуна, можно обойтись и без уверенности, моя дорогая.
Клеопатра в точности не знала, когда ей все стало ясно. На самом деле, она этого не подстраивала. Но когда Клеопатра поняла, что обеспечила собственную судьбу и судьбу своего народа, она порадовалась.
Цезарь — не Архимед, не друг ее детства, родич и подданный. Клеопатра вряд ли имела право указывать Юлию Цезарю, где ему сеять свое семя. Архимеду она могла заявить, что не намерена производить на свет ублюдка, и тот согласился бы, что это нехорошо — и для нее, и для Египта.
Архимед сам был незаконнорожденным и знал, как ненадежна участь таких детей. Царица обладала властью говорить Архимеду, что он может проникать в нее, как пожелает, но не смеет изливать в нее свое семя. И Архимед согласился с ее условием. Он приучил себя достигать вершины наслаждения и быстро выходить до начала семяизвержения. Он признался Клеопатре, что все мужчины это умеют, но немногие желают утруждать себя. «Но и любовью с царицами тоже занимаются немногие!» — парировала Клеопатра. И Архимед опять согласился.