Три дня он прятался там, а потом вернулся в свой дом.
— Домик у нас был маленький, старенький и невзрачный, — рассказывала бабушка. — Немцам он не глянулся, они только растащили все, что им понравилось. И мой папа, прибравшись после немецкого разгрома, стал жить дальше.
— А вы куда делись? — спросил Алешка.
— Так мы с мамой были далеко — в эвакуации. Мама была комсомольским работником, и оставаться в городе ей никак было нельзя — немцы сразу же повесили бы ее на площади.
Алешка хмыкнул:
— Так они же не знали, что твоя мама такая важная.
Бабушка горько вздохнула:
— Леня, война — это не только героизм и подвиги. Это еще и трусость и предательство.
— А дальше-то что? — спросил Алешка. Он слушал бабушку с огромным вниманием. Разинув рот и распахнув глаза.
Бабушка опять вздохнула:
— Дальше была жизнь в нашем городе под оккупацией. Страшная жизнь. Грабежи, виселицы, расстрелы. Немцы никого не жалели. Ну и их тоже не жалели.
— А кто их не жалел?
— В городе организовали подполье…
— Это что за фишка? Прятались под полом?
Бабушка усмехнулась:
— Прятались… В том-то и дело, что не просто прятались, а воевали. Собрали оружие в крепости, его много там оставалось. Нападали на полицейских, сожгли солдатскую казарму, расклеивали листовки. Казнили бургомистра.
— Кто такой? Главный немец?
— Если бы немец… Самый настоящий русский! Его немцы назначили начальником города. Он следил за порядком. А какой порядок? Чтобы не прятали от немцев продовольствие, чтобы не читали листовки, чтобы жители работали на врага. Но больше всего ему нравилось выдавать комсомольцев и коммунистов. И семьи, у которых родственники служили в Красной Армии. Или ушли в партизаны. В окрестных лесах действовали два отряда. Там были и жители нашего города, и бойцы, отставшие от своих частей, попавшие в окружение. А связными и разведчиками были у них такие вот, как ты, пацаны. Шустрые и смелые… Немцы злились, зверствовали, но ничего не могли поделать.
— И бруго… бурго… этот… не помог.
— Бургомистр. А знаете, ребята, кто это был? Это был бывший директор того самого банка. Он-то и выдал моего отца. Как только узнал, что он в городе, тут же явился к немецкому командованию:
— Герр оберст! В городе скрывается человек, которому советское государство поручило вывезти в тыл деньги и ценности. Нужно его немедленно арестовать, допросить и узнать, где он все это спрятал.
— О! — Герр оберст страшно обрадовался. Одно дело — отбирать у нищего населения муку и картошку, теплые носки и вышитые полотенца, а вот совсем другое дело — банковские запасы. — Разыскать и доставить! Я лично допрошу его.
* * *
В общем, нашего молодого прадеда схватили и бросили в тюрьму.
Герр оберст сказал ему:
— Вы очень молодой и красивый человек. Вам надо еще долго и красиво жить. Это очень просто: вы сдаете спрятанные вами ценности немецкому командованию. По закону получаете четвертую часть их стоимости, несколько пачек немецких сигарет и несколько плиток немецкого шоколада. Мы — культурная нация и умеем награждать своих друзей.
— Я не прятал ценности. Я не знаю, где они. Я думаю, их забрали ваши танкисты.
Герр оберст злобно усмехнулся и положил руку на лежащий перед ним на столе черный пистолет.
— Наша победоносная армия еще не так давно воюет с твоей страной, щенок. Но я знаю, что ваши комсомольцы на допросах либо врут, либо молчат. Ты не молчишь. Значит, ты врешь.
— Нашу машину обстрелял ваш танк. Я очень испугался и убежал. Чемоданы остались в кузове. Ищите их сами. А если найдете, возьмите себе четвертую часть, пачку сигарет и плитку шоколада.
В ответ представитель культурной нации, красивый полковник победоносной германской армии, ударил его рукояткой пистолета в лицо, а потом начал бить упавшего своими блестящими сапогами.
Допросил, называется… И такие допросы, даже еще страшнее, продолжались целую неделю. Наш прадед так и не сказал, где он спрятал чемоданы. Его повесили на площади, согнав туда почти все население городка. Немецкий приказ о казни зачитал бургомистр, который очень скоро в одну ненастную ночь повис рядом с тем человеком, которого он выдал. Бургомистра выкрали подпольщики и наказали за предательство.
А деньги и ценности в железных чемоданах так и не нашли. Хотя их искали, когда в городок вернулись бойцы Красной Армии. Их искали и несколько лет после войны. И тоже без результата.
— Так он настоящий герой, — сказал Алешка. — Это вот ему должен стоять на площади памятник, а не какому-то камзолу в шляпе.
— Да, он герой, — сказала бабушка. — И погиб совсем молодым. А мог бы жить еще долго и красиво. Ведь он был очень талантливый человек. Он прекрасно рисовал, звонко пел и писал очень интересные книги. В основном сказки для детей и взрослых.
— Бабуль, — спросил я, — а откуда ты все это знаешь? Про твоего отца…
— Так, внучек, собрала по крохам. Папа оставил кое-какие свои записки. Очень многое узнали юные следопыты…
— Кто такие? — ревниво уточнил Алешка.
— Были такие… Юные пионеры. Они разыскивали неизвестных героев войны и…
— И делали их известными, — догадался я.
— Да, это очень благородное дело. Нельзя забывать тех, кто отдал свою жизнь за Родину… Ну, кое-что раскопали журналисты. Я все это собрала.
— И правильно сделала, — сказал Алешка. — У нас в семье такой герой, а мы про него ничего не знали.
Бабушка снова сняла замок с заветного сундучка и достала с самого его дна стопку рукописей.
— Вот еще одно мое сокровище. Здесь даже сохранилась сказка, которую он сочинял во время оккупации.
— А можно я почитаю, — попросил Алешка. — Я осторожно.
— Но из дома не выносить и листы не мять. И руки чтобы были чистые.
— Это нереально, — сказала мама.
— Это у меня ноги грязные, — завопил Алешка. — Потому что я ими хожу, а руки…
— Не хватало еще, чтобы ты и руками ходил, — сказала мама. — Кстати, пора спать. Марш в ванную, и чтобы я тебя не узнала, когда ты из нее выйдешь. Чтоб весь блестел.
Вернувшись, он сел на раскладушку и сосредоточенно уставился на свои ступни.
— Блестят? — спросила мама.
— Не в этом дело, — сказал Алешка. — Я задумался.
Когда Алешка задумывается, лучше держаться от него подальше.
— О чем? — спросила мама.
— Вот смотри. Пальцы на руках и на ногах называются одинаково, так? Вот большой, вот средний, вот мизинец. А вот этот — указательный, так?