В руке его - направленный на меня пистолет с черной дыркой ствола. И мои руки медленно поднимаются вверх. Ключи, падая, звякают в пол…
Здорово! Вот только где его взять? Этого самого, с пистолетом. С черной дыркой ствола.
Милка между тем ведет нас на кухню, ставит на плиту чайник.
Алешка усаживается за стол, осматривается.
– А у вас ничего, - говорит он светским тоном. - Миленько.
Эта фраза имеет, конечно, свой подтекст: «У вас, вообще-то, ничего. Но посмотрим, чем вы нас угостите».
Милка ставит на стол чашки, сахарницу и тарелку с мелкими черными сухариками. Разливает чай.
– Угощайтесь, дорогие гости. - Она придвигает к Алешке сухарики.
Он вежливо отказывается:
– Спасибо. У нас таких дома полно. Мы тоже черствый хлеб не выбрасываем. - И добавляет: - К нам тоже гости ходят.
Милка намек понимает, лезет в холодильник и со стуком ставит перед Алешкой тарелку с куском торта:
– На! Не подавись только! - Кажется, она хотела сказать совсем наоборот.
– А чего ты злишься? - невинно удивляется Алешка. - Мы, что ли, каждый день к тебе ходим?
– Еще не хватало! - фыркает Милка.
Алешка на это - ноль внимания. Он отхватывает здоровенный кусок. Щеки его раздуваются, и довольно долго Алешка молчит - жует и глотает.
А я все равно их не слушаю, я все думаю: где его взять, с пистолетом?
– Димон! - слышится мне голос Милки, будто сквозь сон. - Раз уж пришел, тортика отведай. А то поздно будет.
Уже поздно. На тарелке остались только крошки, которые Алешка пытается наскрести в чайную ложку. Помогая себе пальцами.
– Спасибо, - говорит он. - Все было очень вкусно. Особенно сухой черный хлеб.
– На здоровье, - отвечает Милка. - Эти сухарики мы для кота делаем. Заходите почаще.
Мы прощаемся и даем ей инструкции: домой раньше, чем ей вернут ключи, не возвращаться.
Тут она становится серьезной и говорит:
– Ребята, может, все-таки в милицию сообщим, а?
Ага, здорово придумала. Во-первых, мы в милиции уже были, с сержантом побеседовали. И даже если во второй раз нам поверят, то что? Засядут менты в ее квартире, в соседних, на чердаке и балконах. Просидят в засаде, а жулики не придут. Куда нам тогда деваться? В школу уж точно сообщат. И родителям вдобавок. Про хулиганство.
– Не стоит, - отвечаю я. - Вдруг они не явятся, эти жулики. Потом уже, в третий раз, в милицию не побежишь.
– Ну смотрите, бравые сыщики, - говорит Милка, провожая нас за дверь. - Вам виднее. Я на вас надеюсь.
Тут меня кольнула неприятная мысль о том, что Милка нам не верит. Думает, что мы это все сочинили, чтобы мне поближе с ней познакомиться. В гости заглянуть. На дискотеку пригласить. Сочинение ей написать. Ее, кстати, Бонифаций все время за сочинения хвалит. Говорит с восторгом: «У Малышевой золотое перо, многообразие стилей. Все ее сочинения написаны разным языком, с разным подходом к развитию темы».
Еще бы! Если их пишут всегда разные люди! Отличники в основном.
Но все-таки этой мысли я не дал завладеть мною. Опасность вполне реальна, и надо думать не о том, какое впечатление ты производишь на окружающих. А о том, чтобы не оставить их в беде. Наедине с опасностью.
«РУКИ ВВЕРХ!»
Когда я рассказал Алешке, как я здорово придумал и что не знаю, как это осуществить, он тут же нашел способ.
– Живого нам, конечно, не достать, - загадочно проговорил он, хмурясь от раздумий. - А вот неживого я знаю, где взять…
– Что ты несешь? - испугался я. - Какого неживого?
Но он меня не слушал. Продолжал развивать свою страшную мысль:
– А неживой даже лучше. Его больше испугаются. Он будет выглядеть… Такой, Дим, знаешь, неподвижный. Несокрушимый.
У меня поехала крыша. Но Алешка остановил ее и вернул на место двумя короткими фразами:
– Наталку с Полтавки попросим. Она добрая и отзывчивая.
Наташа торгует джинсами в маленьком павильоне возле нашего универсама. Каждое утро она выносит и ставит возле дверей два манекена, одетых в джинсовые костюмы, для приманки покупателей. Один манекен похож на мужчину, а другой на женщину. Наташа называет их Барби и Кен. И разговаривает с ними фамильярно. И все время их «оживляет». То в протянутую вперед руку Кена вставит букетик ландышей - и получается, что он преподносит их или своей Барби, или возможным клиентам. То в сумку Барби посадит живых котят.
В общем, она веселый и общительный человек, приехавший в Россию на заработки. Наталка с Полтавки, словом.
Не теряя времени, мы направились к универсаму. Барби и Кен привычно стояли на своих местах. На голове Барби была почему-то летняя соломенная шляпка набекрень, вся засыпанная снегом. А Кен держал в своей руке клетку с настоящей птицей. Птичка скакала так, что клетка все время раскачивалась, а соломенная шляпка все больше кренилась набок под падающими хлопьями.
Мы зашли в павильон. Что будем врать, мы уже придумали.
В павильоне, кроме Наталки, никого не было.
– Здрасьте, теть Наташ, - сказали мы.
– О! - обрадовалась она. Она всему радовалась, такой уж украинский у нее характер. - Здоровеньки булы, хлопцы! Что желаете? - И она улыбнулась всеми своими зубами, очень белыми. Как у хорошей собаки.
– Желаем попросить у вас на вечер вашего Кена, - сказал я. - Мы в школе спектакль устраиваем… (Да уж - спектакль! Только не в школе)… Нам очень манекен нужен.
– На роль привидения, - добавил Алешка. - Мы его в доспехи оденем. Вы не бойтесь, ничего плохого ему не будет. Постоит на сцене, как дурак, - и все.
– Та хай його бис! - расхохоталась Наталка. - Забирайте. Только возверните до сроку.
– Обязательно! - заверил я.
– Непременно! - пообещал Алешка. - Когда можно его забрать?
– Та вечером. Заходьте часиков у восемь. Я його разбалакаю и в халат заверну.
«Часиков у восемь» мы забрали Кена, завернутого в халат, из которого торчали его голые ноги, и потащили домой. Он оказался на удивление легким. Пустой внутри. Неживой, словом.
Прохожие провожали нас подозрительными, даже испуганными взглядами. А один милиционер даже остановил нас и попросил развернуть халат.
– Что несете, молодые люди? - строго спросил он.
– Убиенный труп, - брякнул Алешка. - В школу. На праздник.
Милиционер рассмеялся, но все-таки Кена за ноги потрогал.
Дома мы свалили Кена в угол. И пошли в комнату родителей. Распахнули их шкаф. Там, в самой его глубине, висел папин парадный милицейский мундир, блестя орденами и медалями. Папа надевал его только тогда, когда отправлялся в свое министерство или в Кремль за очередной наградой.