Внутри просторного вигвама оказалось темновато. Привыкнув к скудному освещению, Алексей Попов разглядел сидящего хозяина жилища. Его длинные чёрные волосы, заплетённые в косы, были откинуты назад и открывали высокий лоб и пронзительные горящие глаза. На красноватой коже обнажённой груди висело ожерелье из игл дикобраза. В мочках ушей — массивные серебряные серьги. Лоб и щёки покрыты разноцветным узором. На коленях — томагавк.

— Как поживаешь, достойный вождь? — спросил следователь по особым делам, мигом сообразив, что перед ним — Чингачгук Большой Змей. — Удачно ли прошла твоя охота?

Вопрос он задал не только их вежливости. Ему хотелось заранее выяснить возможное меню. Если сегодняшняя добыча Большого Змея была богатой, стоит ожидать пирогов с мясом. Если не очень — придётся обойтись капустными или рисовыми с зелёным луком. Алёша с благодарностью угостился бы и такими.

— Послушай меня, юноша, — заговорил вождь. — Шесть раз по десять горячих лет прошло с тех пор, как Чингачгук был молодым. Высокий, как сосна, прямой, как полёт стрелы Соколиного Глаза, сильный, как бизон, ловкий, как горная коза, — вот каким был Большой Змей. Теперь он уже не тот. Охота не для него. Хау, я всё сказал.

Алёша понял, что пироги будут рисовыми или капустными. Однако сразу перейти к заказу показалось ему не совсем вежливым. Всё-таки перед ним сидел вождь — пусть постаревший, но ещё недавно могущественный и непобедимый. Неспешная беседа продолжалась.

— Правильно ли я предполагаю, достойный Чингачгук, что, потеряв с годами возможность охотиться, ты избрал для себя ремесло пирожника?

— Боюсь, юный воин, ты не совсем верно употребил слово. Насколько известно Большому Змею, пирожники пекут пироги, а я выдалбливаю на заказ пироги, — он сделал ударение на втором слоге. — Вот этим томагавком, снявшим когда-то сотни скальпов. Хау, я всё сказал.

— Но в твоём вигваме не видно ни одной пироги!

— Но в нём не видно и пирогов, — пошутил вождь, даже краешком губ не улыбнувшись. — Лодки я делаю не здесь, а на берегу реки.

Следователь по особым делам чуть не заплакал от разочарования. Опять неудача! Но просто развернуться и уйти он не мог. Как-никак Чингачгук был его любимым героем. Не хотелось обижать вождя наскоро оборванным разговором.

— И много ли заказов, достойный вождь?

— Не скрою от тебя, юноша: мало. Однако с пирогами, у которых ударение на третьем слоге, было бы ещё сложней. Очень сильная в этом секторе экономики конкуренция.

Надежда в Алёшином сердце вспыхнула ярко, как восходящее солнце. Кажется, стала намечаться дорога, ведущая к еде. С трудом сохраняя внешнее спокойствие, он спросил в прежнем размеренном тоне:

— И кто же, Большой Змей, здесь у вас конкурирует, занимаясь выпечкой?

— Авдотья и Глафира, — последовал ответ.

— Где бы повстречаться с этими достойными дамами?

— Что ж, можно назвать их и так, — важно кивнул Чингачгук. Серьги при этом мелодично зазвенели. — Перейдёшь мост через реку. Увидишь большой луг. Они там часто бывают. Хау, я всё сказал.

— Спасибо, вождь, до новых встреч! — скороговоркой отозвался Алёша, собираясь немедленно заняться поисками пирожниц, но его остановил разочарованный голос Большого Змея:

— Хау, я не всё ещё сказал…

«А я не всё ещё спросил!» — спохватился следователь по особым делам.

— Достойный Чингачгук, не вызывал ли ты кого-нибудь по мобильнику?

— Кого, например?

— Например, Алексея Попова?

— А это кто?

— Это я.

Вождь отрицательно покачал головой: нет, не вызывал.

— Ну, тогда мне и вправду пора идти, — протараторил Алёша и, откинув полог, вылетел из вигвама со скоростью стрелы Соколиного Глаза.

— Хау, я не всё ещё сказал… — донеслось вослед.

Видно, не так уж часто баловали лукоморцы старика дружеской беседой.

Глава пятая
СЫТНЫЕ ПИРОЖКИ

По узенькому горбатому мостику с резными перилами Алексей Попов перебежал речку. Боковым зрением заметил слева внизу небольшую пристань: верфь Большого Змея.

У самой воды на травянистом берегу одиноко валялся толстенный ствол пальмы — будущая пирога. Вождь не лукавил: сразу видно, что заказов, мягко говоря, немного.

За мостиком широко простирался зелёный луг, совершенно безлюдный. Ни пирожниц, ни, соответственно, пирожков. Почти теряя сознание от голода, следователь по особым делам крикнул слабеющим голосом:

— Авдотья! Глафира! Ау!

Ни Глафиры, ни Авдотьи. Вместо них из-за небольшого пригорка показалась самодвижущаяся русская печь. Неужели начались голодные галлюцинации? Нет же, не галлюцинации — он ведь с печкой этой общался во время своего предыдущего лукоморского дела! Она его тогда ещё пирожками угощала. Ура! Обойдёмся без Авдотьи и Глафиры!

Плавно переваливаясь с бока на бок, старая знакомица печь приблизилась к Алёше и остановилась, шумно отдуваясь после долгого пути.

— Ну, здравствуй, — сказал Алексей. — Ты прибыла своевременно, благодарю. Очень есть хочется. Мне бы пирожка…

Печь молчала, подрагивая белёными боками. «Что ж она в этот раз такая нехлебосольная? Ага, вот в чём закавыка, — вспомнил следователь по особым, — она может вступать в разговор только после того, как ей задашь вопрос. Иначе не включается. О чём бы её спросить?» Ничего толкового изголодавшийся мозг придумать не мог. Наконец Алёша бухнул первое, что пришло в голову:

— Печка, печка, сколько будет дважды два?

— Съешь моего ржаного пирожка, тогда скажу, — сразу же ответила низким басом печь.

Следователь схватил предложенный горячий пирожок и, обжигаясь, мгновенно его уничтожил.

— Спасибо!

— Четыре, — сказала печка.

— В каком смысле «четыре»? — не сразу понял Алёша.

— Съешь моего ржаного пирожка, тогда скажу.

Долго уговаривать оголодавшего следователя не пришлось. Когда второй пирожок был пережёван в менее стремительном темпе, чем первый, печь пояснила:

— В том смысле, что дважды два равняется четырём. Ты спрашивал — вот я и ответила.

— Молодец, — одобрил печкину логику Алексей. — А можно ещё?