– Не передумал? Смеяться не будут, если передумал. Пять миллионов дадим. За смелость и за то, что за чужих людей стоишь. Слово, наши так решили.
– Нет, – шалея немного, улыбнулся Денис. – Тридцать забили? Забили. Тридцать и увезу.
– Смотри, – Лёвка вернулся на старт.
– Гляжу, – Денис погладил коня по шее.
«Т-дах!» – треснул в чьей-то руке уговоренный сигнал – петарда.
Денис почему-то больше всего боялся, что Лёвка уйдет в отрыв сразу – это было бы как символ поражения. Но рыжий казачонок почему-то не стал этого делать. Что «не смог» – Денис даже и не думал. Лёвка держался в трех метрах слева, ближе к берегу – и на конский корпус впереди…
«Ой, я уже скачу?» – Денис искренне удивился.
И тут же начал подгонять коня каблуками, приподнимаясь на стременах, когда конь переносился через препятствия. Собственно, от него теперь требовалось одно: не вылететь из седла и напоминать коню, кто тут хозяин. Остальное зависело от солового.
– Ги! Ги! – режуще крикнул Лёвка, мелькнула его ладонь – и казачонок оторвался сразу на два корпуса.
Прыжок – внизу пронеслись промоина, кусты, камни… это что? Ущелье? Нет, непохоже… Денис слился с конем, пригнулся к его шее и колотил каблуками, шепча:
– Ну, ну, ну! Мой ветер, мой сокол, ну!
Конь наддал, отвоевывая метры. Лёвка не оглядывался, но, конечно, ощущал спиной, что преследователь приближается. Он опять гикнул, встав на стременах. Прыжок, конь казачонка бросился в сторону и взвился в воздух…
Денис закусил крик зубами и дал шенкеля.
Вот она – эта пропасть. И конь уже в полете… но он – не птица.
Не хватит метра.
Метра.
Лёвка на той стороне.
А он, Денис, не допрыгнет.
Мальчишка ощутил, как тяжело ударили в землю передние копыта… а задние – повисли над пропастью. Соловый вскрикнул, заржал, вытаскивая себя на край. Денис коротко оглянулся.
Метров тридцать – и внизу два ручья облизывают алые гранитные клыки.
Жалко солового…
…Денис протянул руку и, ухватившись за ветки куста, трепыхавшегося рядом, вырвал себя из стремян и повис над пропастью. Конь заржал снова – но уже облегченно – и вымахнул на край.
Это было последнее, что видел Денис отчетливо. Потом – все смешалось.
В лицо – земля с вывернувшихся корней куста. Пальцы держат ветки – но эти ветки уже ничем не скреплены с землей, они падают, как и сам Денис.
В лицо – земля.
Земля – и плетеный ремень нагайки…
…Денис, тяжело дыша, отпустил нагайку и выпрямился. Покачнулся, но устоял. Лёвка коротким рывком руки сложил нагайку вдвое и молча смотрел на своего соперника. На верхней губе у казачонка были капли пота.
– Проиграл, – произнес Денис. Ничего другого ему в голову не пришло.
Лёвка опять дернул рукой, сбил верхушку сухой былинки.
– Выиграл, – коротко ответил он.
* * *
– Какие они – белые ночи? – Гришка сел удобнее, обхватил колено руками и начал задумчиво глядеть на воду.
– Белые ночи? – переспросил Денис. – Они… – и осекся, потому что понял: рассказать не получится.
Правда, не получится. Денис читал много разных описаний белых ночей – в том числе, так сказать, всеми признанных, литературных. Но все эти описания ему… не то чтобы не нравились. Нет. Просто казались надуманными. Как попытка описать радугу словами. Можно перечислить цвета. Ну и все. А как рассказать о том, что на тихих улицах разлит белый бессолнечный свет? О том, что пустые проспекты, и днем-то не слишком многолюдные, в такую ночь, кажется, ведут прямо в волшебную страну, и надо только не полениться дойти? О том, что можно прогулять до утра – и ничуть не устать? О том, что у неба нет дна, и нет дна у Невского пролива? О том, что древний гранит, в который закованы каналы, отражает эту бездонную глубину?
Нет, нельзя было обо всем этом рассказать. И Денис промолчал, но…
– Я понял, – тихо произнес Гришка, не отрывая взгляда от воды. Денис удивленно вскинул глаза, но Гришка не стал ничего объяснять, а продолжил задумчиво: – А у нас темнеет быстро. Раз – и солнце уже за хребтами, у нас ночь, а там, наверху, горы еще долго светятся…
– Я видел, – тоже тихо сказал Денис. И, помедлив, спросил: – Ты… ты очень любишь свою землю, да?
Гришка кивнул. Коротко, светлый чуб упал на глаза, и Гришка откинул его, мотнув головой.
– Мои жили в Семиречье еще лет за двести до Безвременья, – сказал он. – Я только хотел бы… может быть… выучиться на космонавта, а у нас это нельзя.
– Выучишься! – горячо сказал Денис. – Нет, правда! Вот вы присоединитесь к нам, и ты поедешь учиться…
– Денег у родителей не хватит, – дернул плечом Гришка. – Мы не бедные, конечно, но таких деньжищ…
– При чем тут деньги, родители? Ты же стипендию будешь получать…
– А что такое стипендия? – удивился Гришка.
Денис объяснил:
– Ну… это платят студенту, если он хорошо учится. И курсантам в военных тоже платят.
– Погоди, – Гришка повернулся к Денису. – Как платят? Ему платят, чтобы учился, а не он?.. – В голосе паренька прозвучало изумление.
– Конечно.
– Врешь.
– Честное пионерское. Вот… – Денис вскинул руку: – Под салютом!
– Ну… – Гришка покрутил головой. – У вас же население – миллионов сто. Ну, студентов… тоже много. Государство же разорится – всем платить, кто не работает, а студенты же не работают. Точно врешь.
– Я сказал: честное пионерское, – напомнил Денис сердито. – И ничего государство не разорится. Это у вас придурки какие-то все раздали буржуям, а потом жалуются, что в казне денег нет. А у нас деньги от полезных ископаемых и от всего такого только в казну идут. И на все хватает во как, – он чиркнул по горлу ребром ладони.
– Вот ка-ак… – казачонок задумался. – Да… это правда может хватить…
Мальчишки сидели на прибрежном песке – там, где река, делившая станицу надвое, делала резкий поворот за каскадом плотин. Денис нет-нет да и оглядывался на свою поясную сумку. Деньги были крупными купюрами – и вполне вошли туда. А само произошедшее, хоть и отодвинулось после бурного купания, казалось каким-то нереальным, как сон. Как будто не с ним, Денисом, было.
Он передернул плечами, вспомнив блеск валунов между ручьями. И поспешил заговорить снова:
– А почему ваша станица называется Лихобабья?
Гришка засмеялся, лег на спину:
– А, это старая история… В общем, прямо перед самой войной тута база была, спортивная и отдыха. Ну и на ней отдыхал какой-то детский сад с воспиталками и команда по биатлону, женская. Сама война их не задела, а потом, конечно, пришлось тяжко. Ну, как-то жили, бабы-девки не растерялись… Кто-то ушел, конечно, но большинство остались, куда идти-то? Так года три, что ли, прожили. И тут подваливают с юго-запада три сотни семиреченских казаков, настоящих… Вот среди них мой предок был… Голодные, злые, дикие до последнего предела. А тут такой подарок! Людоеды не людоеды, врать не буду, но было время – наши и рабов держали, например. Плохо дело, короче. Пошли на штурм – да куда там! Спортсменки эти как подняли пальбу! Человек тридцать разом наповал уложили! Казачки осели. И получилось, что вроде как ничья. Казаки в степи сидят, жрать нечего, морозище – и не сунешься к таким. Но у казаков две пушки. Развалить лагерь? А чего тогда огород городить, на развалинах жить? А спортсменкам этим и детишкам – ни на охоту выйти, никуда, да и патронов почти нет. Пару дней так стояли. Потом атаман круг собрал и говорит: «Сами видите – договариваться надо…» Ну, как там точно было – я не знаю, но договорились. А как казаки узнали, что от них бабы оборону держали – так и сказал атаман: «Ну, лихие бабы!» Так и пошла станица – Лихобабья. Дальше уже вместе жили, не слышно, чтоб ссорились, а уж потом и вовсе одна история эта осталась…