– Осман, сука, – процедил Тошка с такой ненавистью, что мне стало даже неприятно. – Не, ты въехал, Коль?! Наши их уделали! Не меньше четырех сбили!
Я подумал, что среди сбитых вдали могли быть и наши машины. Но верить в это не хотелось. Я спохватился:
– Надо сказать кому-нибудь про него!
– Точно, – опомнился Тошка. – Пошли, телегу найдем, эту дуру Розку выпряжем – верхом быстрей.
– Пошли, – я шагнул, но заметил, что Тошка остался и быстро посмотрел на… – Ага, – уличил я его. – Ясно. Пестик заныкать хочешь?
В набедренной кобуре у мертвого летчика явно был настоящий «вальтер».
– Чего заныкать?! – ощетинился Тошка, выдвигая плечо. – Военная добыча!
– В зубы дам, – предупредил я. – Не косячись. Лучше давай разыграем – кому. У тебя все равно уже есть «вальтер».
– Не… – он вдруг погрустнел. – Нельзя брать. Сразу начнут: куда дели? а ну, вернули, паршивцы…
– Точно… – я еще раз покосился на кобуру. – Пошли?
– Пошли, – согласился Тошка.
– Ну, пошли.
– Пошли, я и говорю.
– Пошли! – я потащил его за собой за плечо…
…Розку, телегу и Витьку мы обнаружили недалеко в кустах. Розка жрала траву. Витька сидел на бидонах, мрачно сплевывая розовую слюну и трогая попеременно то левый глаз (он заплывал синяком), то правое ухо (оно опухло).
– Пришли? – поинтересовался мой старый друг. – Я зуб себе вышиб.
– Молоко цело? – Тошка принялся распрягать удивленно на него покосившуюся Розку.
– Там теперь масло, – Витька снова сплюнул. – Я не знаю, как жив остался… Че это было?
– Турецкий самолет, – я запрыгнул на край телеги.
Витька покосился на меня:
– Иди ты…
– Слово… Тошниловка! – окликнул я Тошку. – Если спи…шь по дороге пистолет – чесслово заложу!
– Не! Й-иии! – он хлестнул Розку ладонью и мгновенно исчез с глаз.
– Хорошо сидит, – заметил Витька не без зависти. – Время бы выбрать, научиться тоже…
– Ты не забыл, что мы сегодня тройкой летим? – тихо спросил я.
Витька медленно завалился на спину, покачал головой:
– Не… – Он смотрел в небо. Почти не щурясь. Потом сказал: – Молоко скиснет на такой жаре… Ник, а покатили эту телегу так?
– Чего? – я засмеялся. – Перегрелся?
– А чего? – он сел. – Все равно просто так валяемся. Чего мы, не сдвинем ее, что ли? Тут и осталось-то километра полтора. Вон же цех. Видно даже.
Я хотел ему сказать, что он придурок. Но вместо этого соскочил наземь и хлестнул Витьку по коленке сорванной былинкой:
– Пошли, впрягайся…
…Вообще-то это было довольно тяжело. Ну – трудно, в смысле. Не совсем уж трудно, но нелегко – да еще по жаре. Но Витька шел рядом, встряхивал мокрыми от пота лохмами и чему-то улыбался. И я поймал себя на том, что тоже улыбаюсь. Улыбаюсь, хотя пот тек по спине (мокрыми насквозь были даже трусы), попадал в рот, в глаза и даже в уши.
– Ник, – Витька посмотрел на меня сбоку и снова улыбнулся. – Вот, послушай. Я стихи сочинил.
И, раньше чем я успел хоть как-то отреагировать на это сенсационное заявление, он начал читать – без выражения, просто говорить, глядя на дорогу впереди:
Моя страна-каменотес
В веках вытачивает русло,
Зовется и несется Русью,
Вскипая пеною берез.
Накрыла нас глухая весть.
И камни прыгают по следу.
Дотянем вряд ли до победы,
Но стать героем время есть.
Мы рвем арканы кадыком.
И головы, как камни, седы.
Пусть не дотянем до победы,
Так хоть дотянемся штыком.
В потоке времени броня
Царапает бока ущелий.
Глаза, как смотровые щели,
Полощут вспышками огня.
У нас мужик всегда солдат,
Пока бугрятся кровью вены,
Пока нас всех через колено
Не переломит перекат.
Но грудой сломанных хребтов
Точить еще сподручней русло.
Несемся и зовемся Русью.
И не удержит нас никто [12] .
* * *
– Во-от… Ну, я стою, гляжу, там перчатки. Боксерские, в смысле. Больше никого нет, будний день… А продавец с каким-то своим знакомым ля-ля. А этот знакомый держит в руке диск. Я краем глаза смотрел, но все равно видел – там классика такая, Вивальди.
– А, знаю… – Дашка смотрела на меня смеющимися глазами.
– Во. А я не знаю до сих пор, – я сел удобнее, булькнул ногой в воде. – И этот, в смысле, знакомый спрашивает у продавца: «А ты чего это, классику слушаешь?» А тот ему: «Не, просто когда сюда пацанва набивается – я этот диск ставлю, и они сразу сдергивают».
– Признайся, что анекдот! – засмеялась она, толкая меня плечом, на котором еще не высохли капли воды после купания.
У меня мгновенно пересохло не только во рту, но и в кишках. Плечо было твердым, горячим и… и еще каким-то. Обалденным, в общем. Я нашел в себе силы и замотал головой:
– Честно – нет! А вот еще. Витьку – ну, Витьку знаешь, Фалька, дружка моего?
Она кивнула.
– Вот, мы один раз тусимся на спортплощадке, вдруг он подваливает – а одет под кислотника. Тут все оранжевое, тут все зеленое – вырви глаз. Мы обалдели. А он говорит: «Да не, пацаны, я так одеваться не люблю, просто когда я так одет, предки меня с собой никуда не тащат вечером…»
– Анекдот! – взвизгнула Дашка, шлепнув меня по колену. – Коль, ты трепло! Это анекдот!
– Правда! – округлил я глаза.
– Перекрестись! – потребовала она.
Я смутился:
– Ну… я некрещеный…
– Правда, что ли? – удивилась она.
– Ну… вообще-то крещеный… В смысле – меня крестили, все, как положено… Но я ни крестик никогда не носил, ни даже не думал про это… – я посмотрел на Дашкин серебряный крестик, который лежал точно между… и выругал себя за тормознутость, вынудив отвести глаза.
Мы сидели в ветвях здоровенной ивы, наклонившейся над самой водой – так, что с нижней толстенной ветви можно было опустить ноги до колен. Остальная масса – вырвались искупаться – орала, брызгалась и плюхала как бы за пределами окружавшего нас со всех сторон зеленого шатра. Сейчас бы самое время… Дашка была так близко, казалась такой веселой и доступной… Ну я же не маленький, в самом деле, и сегодня ночью – через четыре часа каких-то! – я полечу на настоящее боевое задание! А если я не вернусь?! Тогда чего?!
Я выдохнул и положил ладонь – правую – на Дашкину грудь. Левую. Слегка сжал пальцы.