Во имя Отца и Сына…
На воле день, день,
На воле ночь, ночь.
И так хочется мне заглянуть в твои глаза.
На воле дождь, дождь.
На воле ветер в лицо.
И так много нужно мне тебе сказать…
А может, снова все начать…
Я не спросил разрешенья у светлой воды,
У ветлы, у берез, у оврага.
За что же ты выручаешь меня из беды,
Хмельная, дурная брага?
Я так давно не ходил по земле босиком,
Не шатался по росам рано.
В твоих глазах я, конечно, кажусь чудаком.
Наверно, другим не стану.
Группа «Любэ»
Я проснулся под клапаном рюкзака. Танюшка плотно обнимала меня, дышала в шею, и от этого становилось теплее.
А еще – не болел бок.
Я прислушался к себе. Да, бок не болел. Я уже с трудом отделял боль ожога от боли в ребрах и сейчас осторожно вдохнул.
Боль не вернулась.
Я даже не очень обрадовался. А может, наоборот – обрадовался очень сильно, потому что ощутил невероятную усталость, словно и не проснулся только что. Я устроился удобней (Танюшка тихо вздохнула и притиснулась ближе) и… уснул.
Проснулся вновь я часа через два. Танюшка, устроившись в ложбинке моего плеча, рассматривала меня и с улыбкой спросила:
– Не болит?
– Не болит, – кивнул я. – Я даже опять уснул, представляешь? И ребра не болят, и… хвост.
– Хвост? – Она хихикнула и поцеловала меня, но тут же вновь посерьезнела. – Я всегда знала, что ты настоящий герой.
– Ага. Виталий Бонивур, – согласился я, – недожженный в топке…
Но меня тут же тряхнуло от воспоминания, а желание продолжать разговор – пропало. Я лежал и слушал, как где-то рядом разговаривают Басс с Андрюшкой Соколовым – тот как раз спрашивал:
– А где это такое – Форш?
– А зачем тебе Форш? – уточнил Басс лениво.
– Да это вон в кино про мушкетеров Боярский – то есть д’Артаньян – говорит, что они едут в Форш, печень лечить. Это же тут, во Франции… Где это – Форш?
– Да не знаю я…
– Это не Форш, а Форж. – Танюшка откинула клапан. – Форж-лез-О, он отсюда очень далеко на север, за Парижем, даже почти на побережье Ла-Манша… Доброе утро.
Я выбрался из спальника и, стоя на нем, потянулся, потом – коснулся пальцами носков. Все присутствующие внимательно за мной наблюдали, потом Олег Крыгин сказал:
– Хана. Он пришел в себя.
– Командир выздоровел!!! – заорала, вскакивая, Наташка. Поднялся общий радостный шум, в который врезался Саня (я даже не ожидал от него вообще какой-нибудь реакции):
– Когда ж я-то поднимусь?..
Его перебитые со смещением ноги срастались плохо, да еще выходили мелкие осколки кости, вызывая нестерпимый зуд – он не мог спать и мучился. У Бэна бедро приходило в порядок куда быстрей. А у моего тезки с животом вообще все обошлось сразу и без проблем, хотя он сам удивлялся. Зато у Арниса с обеих обмороженных кистей лоскутьями сходила кожа, он стал еще более молчаливым, но при этом очень (и неоправданно) раздражительным. (Кстати – пока я валялся с болями, совершенно незаметно проскользнул мимо нас новый, 89-й, год, и его даже никто не отметил, разве что вяло порассуждали о том, каким этот год будет там, – и все.) Но об этих проблемах я сейчас, если честно, думал мало. Сидел на спальнике и затягивал ремни лохматых унтов, с наслаждением думая: а ведь ничего не болит, не тянет, не ноет – черт побери, вот оно, мое обычное состояние! Я неожиданно подумал еще: а вот и положительная сторона всего происходящего. Я умру в любом случае не от старости, да и вообще – так и не узнав всех тех неприятностей, на которые жалуются взрослые: гастриты, миокарды, колиты, диабеты и прочее. Проще говоря, умру здоровеньким.
Эта дикая мысль на самом деле меня радовала. «Наверное, я сошел с ума», – отметил я и добавил вслух:
– И давно.
– А? – повернулась ко мне Танюшка.
– Бэ, – ответил я, нагибаясь к ней с поцелуем.
* * *
Восемь куропаток качались у Таньки на ремне. Сегодня ей везло – подшибала только так, и попадались выводки часто.
Я скользил следом, любуясь плавными движениями Танюшки. Сегодня я выступал в роли охраны и, кроме того, обходил ловушки, поставленные Андрюшкой Альхимовичем. В одной из них уже отыскалась лиса – на шапку начало или на пару краг… Она даже не успела застыть, и я, ободрав ее на месте, привесил к поясу только шкурку, мельком подумав, что пару недель назад сожрали бы и лису.
С деревьев бесшумно падали россыпи снега. Опять стремительно холодало, хотя едва-едва перевалило за полдень, и на небе лежал сплошной облачный покров, ровный и однотонный.
– Сегодня двадцать третье? – осведомилась Танюшка, не оборачиваясь. Я угукнул. – Лето сухое будет.
– Да, – согласился я, – инея на деревьях полно… Но меня, если честно, больше воодушевляет, что лето вообще будет… Ч-черт!
– Учись ходить на лыжах. – Танюшка обернулась, отдунула от лица длинный ворс волчьей оторочки капюшона. – Умел бы как следует – не попал бы к урса.
– Угу, – снова буркнул я, выпутывая из валежника носок левой лыжи. – Я еще и поэтому лета жду. Летом я себя человеком чувствую, а не придатком к лыжам.
– Придаток к лыжам, – спросила Танюшка задумчиво, – а зачем ты еще и дареный плащ с собой прихватил, а? Мерзнешь?
– Не догадываешься? – Я дотянулся, стряхнул на девчонку небольшую лавинку снега с ивовых ветвей.
– Холодно же! – возмутилась Танюшка, но глаза ее смотрели лукаво.
– Вот и согреемся как раз, – предложил я. – Ну сколько можно, Тань, все время же в компании, никакой личной жизни…
– У кого как. – Она откинула капюшон, рывком перебросила на грудь свою тугую косу. – Я позавчера ночью проснулась, а Олежка с Ланкой такое в спальнике вытворяют… Я думала – весь лагерь проснется.
– Тань, – вздохнул я, – ну я же воспитанный и тихий мальчик, я не могу в таких условиях…
– Лучше под кустом. – Танюшка поощрительно закивала. – Все-таки ты, Олег, очень развратный ребенок. Даже удивительно.
– Да и ты тоже не ангел. – Я подкатился к ней, встал своими лыжами параллельно ее, глядя девчонке прямо в лицо. – Ну так что, я стелю плащ?..
…На этот раз Танюшка была сверху. При таких наших с нею играх она сама всем управляла, и ей это нравилось, я же ничего не имел против. Да и что можно вообще иметь против, если тебе четырнадцать лет и твои ладони в тепле под курткой ласкают груди твоей девушки, если ты знаешь, что ей хорошо – хорошо от тебя и хорошо с тобой? Закусив губу, полуприкрыв глаза и подняв лицо к верхушкам деревьев, Танюшка ритмично и плавно, то быстрей, то медленней, раскачивалась на коленях.