Вверх поползло белое полотнище с алым разрывчатым колесом свастики. И я почти не удивился, услышав сильный, звонкий и торжественный голос Игорька Басаргина:
Торопится время, бежит, как песок…
Незваная Гостья спешит на порог.
Мороз обрывает с деревьев наряд,
Но юные листья из почек глядят!
И я, уже не прислушиваясь ни к чему и не обращая ни на что внимания, подхватил, задыхаясь от странного чувства, неожиданно стеклянным голосом:
Доколе другим улыбнется заря —
Незваная Гостья, ликуешь ты зря!
Доколе к устам приникают уста —
Над жизнью тебе не видать торжества! [44]
И только краем уха уловил – поют все.
* * *
– Олег, проснись!
– Гос-по-ди-и!!! – заорал я, вскакивая. – Да как же вы мне надоели!!!
Вокруг поднялись несколько голов. Физиономии были недовольными.
– Ты чего орешь? – спросила голова Андрюшки Соколова, прежде чем рухнуть обратно.
Снаружи, кажется, было еще почти темно. Меня будил Ясо. Волосы у него мокро блестели. Он что-то начал говорить, но от волнения по-гречески, и я уловил только «море», «доска», «человек»…
– Да погоди, погоди! – Я дернул его за рукав. – Что случилось?!
– Я же говорю! – Он изумленно заморгал, потом хлопнул себя по лбу: – А, да… Доску, доску прибило к берегу, а к ней парень привязан, мы с Арнисом за ним в воду лазали… Он что-то важное сказать хочет. И, кажется, он русский.
– Да хоть немецкий. – Я начал влезать в штаны. – Вы почему его сюда-то не принесли, умники?!
– Он умирает, князь, – серьезно и печально сказал Ясо…
…Удивительно было не то, что парень умирал. Удивительно было, что он до сих пор жил. Не знаю, сколько его носило в, мягко сказать, прохладной мартовской воде, но она обкатала его, словно камень-гальку. Я никогда не видел у человека такого гладкого и синего тела, словно разбухшего изнутри, в которое врезались витки веревок, надежно притянувшие его к доске. Он сам себя привязал к этому широкому и длинному куску или кто-то постарался, но сделали это умело. Рослый, широкоплечий мальчишка был, кажется, моим ровесником. Длинные русые волосы смерзлись в сосульки.
А слева в боку торчала рукоять глубоко вошедшей толлы. Арнис как раз резал веревки, когда мы подбежали.
Я помог перевернуть парня. Холодно ему, кажется, уже не было, но глаза в стрелках слипшихся ресниц смотрели неожиданно ясно и были похожи на кристаллы чистого льда.
– Потерпи, – сказал я, – мы сейчас тебя перетащим…
– Не надо. – Он правда говорил по-русски. – Мне уже не помочь… я себя не чувствую… два дня на доске… Мне нужен князь Олег.
– Олег – это я. – Я наклонился к нему. – Кто послал тебя?
– Ты не знаешь его… это князь острова Змеиный Ярослав… – Мальчишка смотрел не отрываясь мне в лицо. – Я плыл на нашей второй ладье, но в устье Дуная урса напали с лодок… Нам рассказал о тебе Тиль…
– Тиль ван дер Бок? – спросил я.
Мальчишка с трудом наклонил голову.
– Да… он просил, чтобы вы пришли на помощь… ради того случая, когда он помог в Карпатах… он будет ждать на Змеином… Ниггеры рвутся на Кавказ… остановить… помоги остановить… я выполнил свой долг… я… умираю… Олег, пожалуйста… встань… встань с нами…
Он выдохнул и вытянулся на доске.
Положив ему на лицо ладонь, я закрыл мертвому глаза. Потом поднялся и, посмотрев на Ясо и Арниса, сказал:
– Похоже, плавание на запад откладывается. У нас появились срочные дела в другой стороне.
О да! Мы из расы
Завоевателей древних!
Н. Гумилев
На южное побережье Черного моря вновь пришла ранняя весна. Северней все еще трещали морозы в занесенных снегом лесах, а тут суровые скалы покрыла розовая пена цветущих миндальных рощ, вьющиеся потоки зелени свешивались в ущелья и весело гремели сбросившие уже весенний излишек воды стремительные каскады.
В виду берега ходко двигались четыре корабля. Разные, но держащиеся плотной кучкой, чем-то напоминавшие компанию хорошо сдружившихся людей.
Слева-справа и чуть впереди стремительно бежали под парусами два похожих корабля, узких, длинных, напоминавших мечи. Правый нес черный парус и носовое украшение в виде улыбающейся акульей морды. У левого парус был белый, с большим алым прямым крестом, а на носу – голова дракона.
Между ними и чуть позади держался немного похожий – только пошире – корабль под алым, расшитым золотыми ромбами поверху и понизу парусом, с высоким резным носом. А за ним шел широкобортый, под белым парусом, высокий когг, мачту которого украшал белый флаг с алой скругленной свастикой.
Попутный ветер подгонял корабли, давая людям на них отдых, похожий на скуку.
Дружины морских ярлов – ярла Скалы Лаури и ярла острова Терсхеллинг Тиля – вместе с дружиной князя острова Змеиный Ярослава и вольного князя Олега вошли в Черное море в поисках приключений, чести и славы.
* * *
Год прошел. Год целый, а я все еще нет-нет, да и ищу взглядом Сергея… или Андрюшку… Да и то, что Сани нет рядом, – тоже странно. И к новым лицам за три месяца я так и не привык. А надо. Надо, надо, надо – они теперь члены моей семьи, мое племя, я в ответе за них.
Вдвойне в ответе – потому что они сами позвали меня.
А из наших двадцати семи осталось девятеро. Со мной девятеро. Такая вот… арифметика.
Странно. Больше всего я тосковал по Сергею. На острове – не тосковал, а последние месяцы временами до взвоя мне его не хватало…
– Господи, как же мне погано.
Это подошел Вадим. Его явно тошнило снова – во всяком случае, он был бледным с зеленцой и, кажется, с трудом удерживал на месте свой желудок (Лаури в таких случаях говорил: «Придерживает языком»). При виде его лица могло стошнить и более-менее здорового человека.
– Не переношу качки, – признался Вадим, опираясь на борт руками и грудью. На мой взгляд, никакой качки не было, но я вежливо промолчал. В конце концов, Вадим-то не смеется, когда мне приходится лезть куда-то на высоту… – О елки… – Он между тем стремительно перегнулся в море.
Я бессердечно отвернулся. Точнее – наоборот, из сочувствия и отвращения, если честно.
Наша «эскадра» шла вдоль побережья Колхиды на север, к отрогам Бзыбского хребта, вотчины черноморской казачьей вольницы, не терпевшей в своих местах пришельцев, особенно – северян-«варягов». Мое и Ярослава присутствие нужно было Лаури и Тилю, чтобы в кои-то веки прийти сюда с миром.
Стараясь отвлечься от вполне определенных звуков, издаваемых Вадимом, я прислушался к тому, как поют на корабле Лаури. Обычно там пели, когда гребли. Но сейчас – просто так. Пели по-английски, а я понимал этот язык достаточно хорошо. Слова рассыпались; кто-то с кем-то вел разговор… и вдруг – сложились в красивые стихи: